Читать онлайн «Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир». Страница 43

Поводом для вторжения Форда в бытовую сферу послужило открытие, что работа на конвейере, даже достаточно быстром, совершается с недостаточной скоростью. В рационализации обнаружился один существенный просчет: рабочие, живые люди, склонные отвлекаться, оказались куда менее надежными и покладистыми, чем станки. Форд сделал труд отупляющим, лишив его творческого начала и самостоятельности, однако на его фабриках таких отупленных рабочих собирались тысячи, а значит, им было проще сплотиться против его системы. Сопротивление было неизбежно. На заводах пышным цветом цвел саботаж – намеренное замедление рабочего процесса – и шла волна хронических прогулов (10 % в 1913 году). Условия труда тоже не способствовали удержанию кадров: текучка достигала ошеломляющих 370 % в год (то есть в 1913 году Форду пришлось нанять 52 000 человек, чтобы обеспечить требуемый штат 14 000). К индивидуальным протестам добавлялись растущие призывы к объединению в профсоюзы, вызывавшие у Форда яростное неприятие.

Соответственно в 1914 году Форд принял решение, от которого промышленный мир содрогнулся, а популярность самого Форда взлетела до небес: он удвоил плату своим рабочим до знаменитых $5 в день. Пресса откликнулась истерическими заголовками вроде «Неслыханный в истории мировой экономики план Форда», «Форд раздает акции рабочим – начало новой индустриальной эпохи?» и «У безумца Форда утекают сквозь пальцы миллионы». За неделю компания получила 40 000 заявлений о приеме на работу, а у завода в Хайленд-парке уже через сутки после известия о повышении зарплаты собралась 10-тысячная толпа отчаянно желающих наняться – в конце концов их разогнала полиция.

На самом деле программа «разделения прибыли», как преподносил Форд это нововведение, не означала поголовного начисления пятидолларового дневного заработка. Он причитался не всем рабочим, повышение нужно было сперва заслужить. Чтобы отделить зерна от плевел, Форд учредил социологический отдел – вполне в оруэлловском духе, – в котором в лучшие времена трудилось 50 инспекторов. Вооруженные блокнотами они ходили по домам рабочих, проверяя исполнение заповедей Форда – не греши, не живи в грязи, не пускай постояльцев (с которыми можно вступить в нежелательную связь), не пей (Форд был убежденным трезвенником) – и предписывая нововведения, как нравственные, так и архитектурные. Задачей было создать целеустремленную, здоровую, крепкую рабочую силу с ненасытным потребительским аппетитом, не спускающую свободные средства на выпивку и азартные игры.

Патернализм Форда не был таким уж беспрецедентным: в рабочих поселениях, создаваемых прежде британскими промышленниками из филантропических побуждений (например, в Бурневиле, поселении рабочих Cadbury), полное отсутствие пабов компенсировалось обилием часовен, что демонстрировало набожность основателей. Фордовский эксперимент в социальной инженерии отличался куда более глубоким вмешательством и высоким уровнем организации, а также степенью лицемерия, поскольку Форд, требуя от рабочих супружеской верности, несколько десятилетий поддерживал внебрачные отношения с женщиной на 30 лет моложе. Распространение надзора на дома рабочих было логическим продолжением фордистской системы. От рабочего места до постели – от сырья до белья, как говорится, – система контролировала каждый шаг производственного процесса, который теперь включал и потребление: рабочие должны были иметь материальную возможность приобретать автомобили, иначе все усилия пойдут прахом. Дом стал частью производства, еще одним цехом наряду с шинным, штамповочным или литейным, а значит, наравне с ними подлежал улучшению и научной организации.

Однако в конце концов войска империи Форда отступили с домашнего фронта. В 1921 году магнат отказался от социальной инженерии и закрыл социологический отдел. Его приводили в ярость непрекращающиеся призывы к объединению в профсоюзы. Торговаться с наемными рабочими он считал неприемлемым, и его задевало, что пятидолларовая программа не оценивается по достоинству. В том же году он ввел потогонную систему, при которой прежние объемы производства обеспечивал сокращенный на 40 % рабочий состав, что позволило ему уволить 20 000 человек, включая 75 % управляющих среднего звена. В результате прибыли за 1921–1922 годы подскочили до $200 млн. Дисциплина при этом ужесточилась, поскольку Форд сменил пряник на кнут.

Этот кнут вложили в руки Гарри Беннета, бывшего профессионального боксера со связями в криминальных структурах. Форд поручил Беннету – тогда еще начальнику отдела кадров – сформировать службу внутреннего контроля, которая продолжит начатое социологическим отделом. В результате из головорезов, отсидевших преступников и бывших спортсменов был сколочен спецотряд шпионов и громил, которые без устали выискивали признаки объединения в профсоюзы и невыполнения норм и могли с полным правом запугивать, притеснять и увольнять неугодных. После кризиса 1929 года, когда пришлось сокращать зарплату и штат и одновременно появилось много желающих работать за любые деньги при любых условиях, внутренняя полиция развернула настоящий террор. Рабочие Форда подвергались избиениям в очередях за зарплатой, были запрещены все разговоры, отлучаться в туалет можно было, только если кто-то подменит тебя на рабочем месте, а перерывы урезали до 15-минутного обеда. Подручные Беннета цеплялись к самым ничтожным поводам: одного рабочего уволили за то, что он вытирал руки от смазки, другого – за то, что купил плитку шоколада, когда выходил в город по поручению, третьего – за то, что улыбался за работой. Сам Форд проявлял все большую непоследовательность: сталкивал лбами управляющих, подрывал авторитет собственного сына (президента компании) и доводил дисциплину до маоистских крайностей. В погоне за тотальным контролем он в одночасье распускал целые отделы, а влиятельнейшие начальники, придя утром на службу, находили свои рабочие столы расколоченными топором в щепу.

Как раз в тот период Форд увлекся народными танцами.

Однако в 1937 году очередная попытка Форда подавить профсоюзное движение обернулась для него катастрофой. Головорезы Беннета остановили и жестоко избили рабочих «Руж», которые шли распространять листовки с лозунгом «Профсоюзам – да, фордизму – нет». К несчастью для Форда, свидетелями сцены на пешеходном мосту у ворот завода стали несколько журналистов и фотографов, и, хотя внутрення полиция накинулась и на них и попыталась разбить фотокамеры, некоторые кадры «Битвы на переходе» попали-таки в газеты. Разразился скандал на всю страну, и многие винили в случившемся лично Генри Форда. Союз работников автомобильной промышленности обрел огромную общественную поддержку, и в конце концов сломленному и обессиленному Форду пришлось допустить профсоюзы на свою территорию. В поздние годы он впал в сварливое старческое слабоумие, и его громкие победы потонули в густом тумане неверных решений и провалов. Однако, несмотря на то что Форд, закрыв социологический отдел, перестал вторгаться в быт подчиненных, его идеи и концепции других адептов научной организации труда активно применялись в Америке и Европе, неся рационализацию в личную жизнь и стирая границы между работой и досугом.

Самое яркое – и неожиданное – продолжение программа Форда получила на другом берегу Атлантики. Просторные голые ангары Кана оказали огромное влияние на европейских модернистов, видевших в Америке «бетонную Атлантиду», по меткому выражению Райнера Бэнема: воплощение мифологического величия на земле, страну, где геометрические формы, не уступающие простотой и надежностью пирамидам, указывают путь к героическим свершениям. Молодые европейские зодчие черпали вдохновение в американской промышленной архитектуре как провозвестнице светлого, полного технологических чудес будущего, однако теперь концепцию Форда перенесли с фабрик на жилые дома. Поворотным моментом стал выход ежегодника Немецкого Веркбунда за 1913 год. В этом альманахе Вальтер Гропиус, будущий руководитель школы искусств и дизайна «Баухауз», опубликовал 14 немного подретушированных загадочных фотографий, которым предстояло оказать огромное влияние на авангардистов всей Европы. На одном из снимков красовались гигантские цистерны элеватора в Буффало, на другом – недостроенный высоченный склад в Цинциннати. Был там и застекленный «ангар» Кана в Хайленд-парке.

Эти открытки из будущего перепечатывались во многих других работах, включая знаменитую «К архитектуре» Ле Корбюзье 1923 года (при этом Корбюзье тоже немного поколдовал над снимками, сделав здания еще «чище»). Именно они положили начало «американизации» – преклонению перед всем заокеанским, охватившим Европу в 1920-х. Однако путь к вожделенному процветанию и торжеству новейших технологий, которое обещали сказочные снимки, Европе предстоял долгий. Сам Гропиус во время публикации снимков строил в Германии фабрику, в которой от американского прототипа был только внешний облик, но не начинка. Не одно десятилетие историки полагали, что знаменитый завод «Фагус» в Руре построен на стальном каркасе. На вид очень похоже: сплошное панорамное остекление на углах здания вроде бы демонстрирует отсутствие несущих кирпичных простенков. Однако недавние исследования показали, что это иллюзия: на самом деле несущая кирпичная кладка аккуратно утоплена между окнами. Как бы то ни было, завод «Фагус» достаточно сильно подогрел страсть к индустриальной эстетике – равно как и псевдоиндустриальные виллы Корбюзье, тоже выстроенные из кирпича. Ле Корбюзье сделал акцент на отделке стен, выкрасив их в белый, чтобы добиться сходства с бетоном. Желая строить свои дома «по тем же принципам, что и автомобиль Форда», он предложил способ массового производства железобетонных конструкций. Разоренная войной Европа испытывала беспрецедентную нехватку жилья, и промышленное изготовление заготовок для сборного строительства давало надежду на обеспечение всех нуждающихся. Надежда не оправдалась, однако если «штамповка» зданий пока откладывалась, то уж придать им соответствующий облик ничто не мешало.