Читать онлайн «Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир». Страница 44

Эти открытки из будущего перепечатывались во многих других работах, включая знаменитую «К архитектуре» Ле Корбюзье 1923 года (при этом Корбюзье тоже немного поколдовал над снимками, сделав здания еще «чище»). Именно они положили начало «американизации» – преклонению перед всем заокеанским, охватившим Европу в 1920-х. Однако путь к вожделенному процветанию и торжеству новейших технологий, которое обещали сказочные снимки, Европе предстоял долгий. Сам Гропиус во время публикации снимков строил в Германии фабрику, в которой от американского прототипа был только внешний облик, но не начинка. Не одно десятилетие историки полагали, что знаменитый завод «Фагус» в Руре построен на стальном каркасе. На вид очень похоже: сплошное панорамное остекление на углах здания вроде бы демонстрирует отсутствие несущих кирпичных простенков. Однако недавние исследования показали, что это иллюзия: на самом деле несущая кирпичная кладка аккуратно утоплена между окнами. Как бы то ни было, завод «Фагус» достаточно сильно подогрел страсть к индустриальной эстетике – равно как и псевдоиндустриальные виллы Корбюзье, тоже выстроенные из кирпича. Ле Корбюзье сделал акцент на отделке стен, выкрасив их в белый, чтобы добиться сходства с бетоном. Желая строить свои дома «по тем же принципам, что и автомобиль Форда», он предложил способ массового производства железобетонных конструкций. Разоренная войной Европа испытывала беспрецедентную нехватку жилья, и промышленное изготовление заготовок для сборного строительства давало надежду на обеспечение всех нуждающихся. Надежда не оправдалась, однако если «штамповка» зданий пока откладывалась, то уж придать им соответствующий облик ничто не мешало.

Альберт Кан между тем не разделял преклонения модернистов перед индустриальным обликом:

«Я вижу прямую аналогию между современными промышленными зданиями и современными жилыми домами, похожими на коробки с плоскими крышами, которые сегодня сооружаются на каждом шагу. И, в отличие от фабрик, часто вызывающих у меня восхищение, в жилых зданиях я ничего восхитительного не нахожу. Многое из того, что строится или уже построено под знаменем так называемого модернизма, кажется мне крайне уродливым и унылым»{148}.

Кан, руководивший одним из крупнейших архитектурных бюро в мире (в 1929 году стоимость построенных им за неделю зданий составляла $1 млн), был человеком чрезвычайно, до анонимности, скромным. В публичных выступлениях он то и дело приписывал идеи своих зданий «мистеру Форду» и утверждал, что архитектура – это «90 % бизнеса и 10 % искусства». Собственное бюро он реорганизовал по принципу конвейерного производства за годы до того, как начал работать на Форда, превратив традиционную мастерскую гения-одиночки в предельно рационализированную фабрику-студию. Вертикальная интеграция, достигнутая за счет сотрудничества в одной конторе 400 дизайнеров, чертежников, канцелярских работников, а также проектировщиков и конструкторов (бюро Кана одним из первых стало нанимать собственных инженеров), и объединение специалистов в проектные группы позволили оптимизировать строительство огромного числа промышленных зданий – свыше 1000 для Форда, 127 для General Motors, 521 фабрики в СССР и множество жилых и общественных объектов. Неудивительно, что Кан, не выносивший «капризных примадонн», не одобрял «необъяснимые», «созданные для привлечения внимания» творения Корбюзье. С точки зрения Кана (и Форда), архитектурная простота годилась для рабочего места, где царствует экономичность, но быт с его традиционными ценностями требовал традиционных стилей, которые, кроме всего прочего, помогали замаскировать суровую экономическую реальность фордовской эпохи. Такой дифференцированный подход и был, по мнению Кана, истинно функциональным.

Тем не менее одной «чистотой» промышленной кановской архитектуры заимствования из фордизма в сфере жилья и быта не ограничились: от начатого Фордом переворота нельзя было скрыться в исторических фантазиях. На самом деле американские теоретики применяли идеи научной организации в быту задолго до Форда. Передовая писательница Катарина Бичер предложила рациональную реорганизацию кухни еще в 1842 году, а значит, при желании можно утверждать, что научная организация берет начало в быту, а не на производстве. Однако, если не вдаваться в вечные споры о курице и яйце, попытки преобразовать и дом, и завод доказывают, что традиционные границы между трудом и досугом, домом и предприятием постепенно размывались. Дома рабочего класса, исстари служившие мастерскими (когда товары производились кустарно), с уходом жильца на фабрику превращались в жилое пространство, при этом оставаясь рабочим местом для женщины, которая теперь впрягалась в двойное ярмо (фабричной и домашней работы). Более богатые дома, наоборот, традиционно делились на жилое пространство для владельца и рабочее место прислуги, но, когда от прислуги пришлось отказаться и хозяйки среднего класса превратились в домработниц, рабочие зоны дома привлекли внимание реформаторов и законодателей моды – тут-то и явилась Бичер с ее кухонной эргономикой.

Функциональное обустройство жилища под нужды домохозяйки среднего класса начала Америка, однако настоящую силу эта рационализация набрала именно в Европе, хоть и под совершенно иным политическим соусом. Кристина Фредерик в своем авторитетном труде под названием «Новое домохозяйство», вышедшем в Штатах в 1913 году, а в 1921 году переведенном на немецкий, спрашивала: «Если принципы эффективности с успехом применимы в любом производстве, на фабрике, на предприятии, почему нельзя с равным успехом применить их в быту?» Этим же вопросом задались европейские архитекторы, в том числе австрийка Маргарете Шютте-Лихоцки. Лихоцки придерживалась радикальных политических взглядов, участвовала в австрийском Сопротивлении и провела пять лет в фашистских застенках. Одна из первых австрийских женщин-архитекторов, в начале своей карьеры она занималась созданием левацких поселений на окраинах Вены, а позже строила квартиры для рабочих. В результате на нее обратил внимание немецкий архитектор Эрнст Май и нанял в 1926 году помогать с перестройкой Франкфурта (испытывавшего отчаянный дефицит жилья) по социалистическим принципам. За пять лет Май с командой сдали в «Новом Франкфурте» 15 000 квартир – большей частью для семей рабочих.

Свою революционную «франкфуртскую кухню» Лихоцки разработала именно для этих новых домов. Истинная марксистка, она рассматривала дом как производственный участок, а взваливание домашнего труда на женщину – как препятствие образованию, устройству на работу и участию в политической жизни. Кроме того, будучи адептом научной организации, она провела хронометраж трудовых движений женщины на кухне и реорганизовала пространство, сокращая лишние перемещения и оптимизируя процесс приготовления пищи, тем самым (как она надеялась) освобождая женщине время для более важных в политическом и экономическом отношении занятий. Вдохновением для Лихоцки послужили кухни вагонов-ресторанов, поэтому «франкфуртская кухня» получилась вытянутой в длину, со сплошной столешницей, перекрывающей эргономично размещенные шкафчики, а раковина, мусорное ведро, сушилка и плита выстраивались в упрощающую уборку и мытье «производственную линию».

Однако в свою «франкфуртскую кухню» Лихоцки привнесла еще один, более концептуальный элемент тейлоризма. Одной из главных целей жилищных реформаторов в то время было разделить в квартире рабочей семьи кухню и жилую комнату, до тех пор объединенные в Wohnküche – «жилую кухню». Намерения ими двигали самые благие: сделать дом более гигиеничным и безопасным, а также облагородить женский труд, выделив женщине полноценное рабочее место – фабрику приготовления пищи. Однако многим представительницам «нового Франкфурта» изоляция кухни пришлась не по душе. Теперь им приходилось в отрыве от домочадцев заниматься готовкой в тесном помещении – сокращенная в угоду эффективности площадь не позволяла устроить на кухне посиделки или присматривать за детьми. Встроенный кухонный гарнитур лишал владелиц возможности подогнать обстановку под себя, и многие женщины жаловались, что скучают по старомодным кухням-столовым.

Как и фабрики Форда, «франкфуртская кухня» была попыткой рационализировать рабочее пространство, а вместе с ним и человека, делая его расторопнее, производительнее и счастливее. И точно так же, как Форд, Лихоцки не учла составляющие повседневной жизни, вместе с водой выплеснув и ребенка – все то, что примиряет нас с работой и придает ей интерес. Кроме того, Лихоцки оставила за скобками фундаментальные вопросы гендерных ролей, укрепляя традиционное представление о домашней работе как о сугубо женском деле. Однако попытки решить проблему взаимоотношения двух миров – работы и досуга, дома и производства – возникали в промышленную эпоху и до Лихоцки. Некоторые из ее предшественников старались взглянуть на этот вопрос шире, принимая во внимание более мелкие аспекты человеческого существования, индивидуальные причуды, потребность в разнообразии – и в получении удовольствия.