Читать онлайн «Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах». Страница 76

Итогом изучения структуры власти в четырех городах стал анализ взаимоотношений между ее различными компонентами. Данные исследования подтвердили гипотезу о том, что все пять компонентов структуры власти тесно взаимосвязаны. Миллер обнаружил высокую степень корреляции при сопоставлении уровня влияния 13 институциональных секторов четырех стран с уровнем влияния данных секторов соответствующих городов – 0,87 (Сиэтл), 0,9 (Бристоль), 0,84 (Кордоба), 0,93 (Лима)[353] [354]. Высокий уровень связи был зафиксирован и между властными комплексами (конфигурациями наиболее влиятельных организаций) и наиболее влиятельными секторами городских сообществ: подавляющее большинство наиболее влиятельных организаций (в Сиэтле – 100 %, в Бристоле – 80 %, в Лиме – 90 %, в Кордобе – 60 %) относились к пяти наиболее влиятельным городским институтам [Miller, 1970: 217][355]. Данные исследования подтвердили и наличие связи между институциональной структурой городского сообщества и конфигурацией наиболее влиятельных людей в каждом городе: большинство их сосредоточилось в пяти институциональных секторах – бизнесе, государственном управлении, рабочем движении, СМИ, образовании[356]. Самые влиятельные лидеры города обычно представляют ведущие институциональные сектора данного сообщества[357], однако в некоторых влиятельных секторах топ-лидеров нет вообще[358].

Одной из важнейших задач исследования было выявление модели власти в каждом городе. Миллер приходит к выводу, что во всех четырех городах имеет место конусная (кольцевая) структура власти. Он считает, что распространение данной модели является естественным следствием развития современного общества, результатом растущей гетерогенности интересов в экономическом секторе, появления новых влиятельных акторов, расширения разнообразия и степени автономии групп интересов во всех секторах, возрастания роли специализации и профессионализации. Хотя экономический сектор остается очень влиятельным, он уже не обладает монопольным контролем над городской политикой. Мощным противовесом бизнесу выступают независимые партийные и рабочие организации. Вопреки распространенному стереотипу, военные не были «подручными» олигархии, а нередко занимали довольно жесткую позицию по отношению к бизнесу и ограничивали возможности его влияния. Военные в Перу и Аргентине развивали свои

социальные организации и независимые структуры влияния, действуя аналогично другим организациям, защищающим свои (корпоративные) интересы[359]. Сегментированный характер имело и влияние религиозного сектора; даже в Кордобе, где данный сектор был в числе самых влиятельных, общественно-политическая активность и влияние церкви касались в основном ограниченного набора проблем (контроль за рождаемостью, религиозные праздники и др.) [Ibid.: 224]. Таким образом, не только в западных, но и в латиноамериканских городах структура власти в целом соответствовала конусной модели: несмотря на сильное влияние военных и католической церкви, политическая арена оставалась достаточно свободной для участия различных акторов (партии, организации бизнеса, образования, представители государственного управления и др.), а структура лидерства – фрагментарной.

Как складывается и функционирует конусная модель власти? Хотя в каждом городе сложное взаимодействие топ-лидеров, влиятельных акторов, организаций и институтов обусловливает различные паттерны принятия решений, в структуре власти всех городов есть ряд общих моментов. Во-первых, особую роль играют топ-лидеры, на которых ориентируются остальные акторы при решении важнейших проблем[360]. Во-вторых, имеется определенный набор организаций и институтов, участвующих в инициации и реализации решений[361]. В-третьих, значительная группа влиятельных людей и лидеров второго уровня осуществляют поддержку инициатив топ-лидеров и активно участвуют в различных сферах городской жизни. Все это в единстве и образует конус, верхнюю часть которого образуют топ-лидеры (см. рис. 2).

Рис. 2. Кольцевая, или конусная, модель [Miller, 1970: 16]

Изменения в институциональной принадлежности лидеров и в конфигурации наиболее влиятельных организаций могут произойти лишь в случае, если изменится институциональная структура власти в сообществе (распределение власти и влияния между его различными институциональными секторами); последняя, в свою очередь, зависит от институциональной структуры общества. Поэтому можно говорить о наличии определенных закономерностей в развитии власти на городском уровне [Miller, 1970: 223–225].

Наиболее важным фактором, определяющим характер и специфику структуры власти в городских сообществах, является социальная стратификация, которая, как уже отмечалось ранее, определяет сравнительные возможности разных классов и социальных групп, их электоральный потенциал, ресурсы политического влияния, систему ценностей, основания партийно-политического кливиджа, состав различных организаций общности и др. Рассмотрение властных отношений во взаимосвязи с основными социальными расколами дает возможность Миллеру вписать их в общий контекст функционирования общественно-политической жизни города, в которой осуществляется сложное взаимодействие экономических, политико-государственных и социальных факторов с властной структурой.

Рис. 3. Распределение высшего, среднего и низшего классов в четырех городах [Miller, 1970: 226]

Важнейшим индикатором социальной стратификации для Миллера является соотношение долей высшего, среднего и низшего классов (см. рис. 3). Если во всех городах высший класс составляет очень незначительную часть населения, то пропорции среднего и низшего класса существенно различаются. В Сиэтле имела место высокая доля среднего класса и относительно невысокая (в сравнении с другими городами) доля низшего класса. В Лиме ситуация прямо противоположная, а показатели Бристоля и Кордобы оказались где-то посередине. Миллер подчеркивает, что именно средний класс обеспечивает основную поддержку центристской или левоцентристской политике при одновременном уважении к демократическим институтам, в то же время левая политика опирается на низший класс и отражается в требованиях земельной и налоговой реформ, национализации, повышения роли профсоюзов и т. п. или в призывах к революции. В целом же «паттерны стратификации дают ключ к объяснению многих политических и экономических движений и природы социального контроля, осуществляемого для поддержания закона и порядка» [Ibid.: 225].

В Сиэтле сложилась «цивилизация бизнеса»: у каждого жителя города есть неплохие шансы стать собственником и иметь хорошую работу, много «белых воротничков», большинство населения разделяет ценности индивидуальной инициативы и предпринимательства. В Бристоле все категории населения, за исключением самых богатых, беднее соответствующих групп населения в Сиэтле, а распространение социал-демократической идеологии, популярность Лейбористской партии, политика национализации многих коммунальных услуг во многом явились следствием «стратификационного давления». Особая роль Лейбористской партии и ее влияние на городскую политику обусловлены наличием более многочисленного (по сравнению с Сиэтлом) низшего класса и меньшей обеспеченностью среднего класса. В Кордобе доля среднего класса еще ниже, а давление снизу – более артикулированное. Стремление к «сильной руке» было характерно для многих представителей рабочего класса, желавших возвращения Перона; марксистская идеология имела многочисленных сторонников, в политической борьбе четко прослеживалось стремление определенных групп расширить контроль над собственниками. В Лиме давление бедности на государство в период исследования постоянно усиливалось. Национализация промышленности, рост государственных услуг, возрастание влияния профсоюзов, левый терроризм – эти и другие тенденции были обусловлены высоким уровнем стратификационного неравенства в городе. Политические партии и институты государственного управления представляли собой центр власти до тех пор, пока им удавалось поддерживать порядок; если им это не удавалось, то вмешивались военные [Miller, 1970: 226–227].

Целый ряд выводов Миллера заслуживает специального рассмотрения, особенно в контексте изучения власти в российских городах и регионах. В их числе важнейшими, на наш взгляд, являются 1) характер и механизмы политического влияния военных и церкви и 2) наличие/ отсутствие «клик» в процессе принятия политических решений, уровень и характер взаимодействия различных акторов городской политики.

Ранее уже отмечалось, что наиболее существенные различия между городами были обусловлены различной ролью военных. Это вполне естественно: первым в числе факторов, обусловливающих специфику власти в Кордобе и в Аргентине в целом, Миллер назвал именно сильную «аварийную» (emergency) власть военных [Ibid.: 124–125]. Военные часто непосредственно брали власть в свои руки, но и в тех случаях, когда у власти была гражданская администрация, роль военных, по свидетельству практически всех экспертов, всегда была высокой. Однако традиционные способы измерения влияния определенных групп с помощью учета их доли среди наиболее влиятельных лидеров города, а также анализа роли политических и гражданских организаций, представляющих данную группу в городской политической системе, оказывались не вполне показательными. В данном исследовании Миллер продемонстрировал наличие разрыва между степенью влияния отдельных институциональных секторов, в том числе военного, и их представленностью во властном комплексе (конфигурации наиболее влиятельных организаций города) и лидерском корпусе городского сообщества. В частности, в Кордобе среди 37 влиятельных людей города оказалось всего двое военных, а в числе самых влиятельных их не оказалось вовсе [Ibid.: 120–121]. В Лиме в числе 33 влиятельных людей города был указан всего один военный; среди самых влиятельных военных также не оказалось [Ibid.: 154–157]; во властном комплексе Кордобы и Лимы отсутствовали организации, представляющие интересы военных [Ibid.: 119, 161]. Аналогичная ситуация имела место и в религиозном секторе Кордобы[362], и в рабочем движении обоих городов.