Читать онлайн «Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России». Страница 48

Утверждение Коэна о первостепенности российской угрозы среди всех угроз, которые объективно существуют и которые США навлекают на себя собственными усилиями, как и перечень опасностей, исходящих из России, может обсуждаться. Другое не подлежит сомнению — справедливые мнения не ставят целью проводить российские интересы в Америке. Они и не должны этого делать, и с российской стороны было бы странным ожидать этого. В Америке критика является признаком патриотизма.

Проведение своих национальных интересов является ответственностью каждой страны, и полагаться в этом на других — верх иллюзий, ведущих к серьезным потерям и горьким разочарованиям. В этом могла убедиться и Россия, когда действиями Горбачева она частично вложила свою судьбу в руки США, и Соединенные Штаты — когда они положились на то, что Россия запишется в их младшие партнеры и в их фарватере станет проводить их национальные интересы.

Основная масса американского истеблишмента и общества ни в советские времена, ни сегодня не разделяет радикальных убеждений. Политический центр служил резервуаром, из которого пополнялись правое и левое крыло в зависимости от внутренней и внешней конъюнктуры.

В советскую эпоху умеренные мнения диктовались могучим американским здравым смыслом и выражались самым активным образом, поскольку политика США в отношении СССР была, в самые острые моменты, в буквальном смысле вопросом жизни или смерти для каждого американца. Слова главы National Steel Corp. Эрнста Вира удачно резюмируют логику умеренных мнений: «Помните, в чем состоит наш конечный выбор — жить вместе или умереть вместе. Те, кто говорят „России нельзя доверять“, голосуют за совместную гибель».[210]

Устойчивые образы СССР диктовались наиболее устойчивыми убеждениями и ориентациями либерально-демократической системы и зависели от уровня информированности. Большинство людей видели СССР как антипод США, но, в отличие от убежденных правых, не доводили эти характеристики до радикальных пределов и признавали некоторые положительные черты. Так, информированные люди критиковали политический строй и руководство страны, но ценили русскую культуру и искусство и с симпатией относились к людям.

Праворадикальным идеологам в правительстве противостояли немногочисленные чиновники, которые неплохо знали СССР, обладали взвешенными мнениями и стремились не допустить эскалации враждебности. Джордж Кеннан, автор знаменитой «Длинной телеграммы» в 1946 году и архитектор теории сдерживания, обладал редким для Америки пониманием России. Кеннан, в остром идеологическом и политическом противостоянии с главой Госдепа Даллесом, предложил умеренный, оптимистический и конструктивный сценарий развития американо-советских отношений после смерти Сталина, который и поддержал президент Эйзенхауэр.[211] «Самое лучшее, что мы можем сделать, если хотим, чтобы русские позволили американцам быть американцами, это позволить русским быть русскими». Этот информированный, конструктивный подход ничуть не был примиренческим; напротив, он был лучшим средством обеспечения американских интересов. Подобный подход был характерен и для Аверела Гарримана, политического деятеля и посла в СССР в 1943–1946 годах, игравшего значительную роль в администрациях Рузвельта, Трумэна и Кеннеди. Гарриман считал диктатуру пролетариата «исторически регрессивной идеей, ибо она делает человека слугой государства, лишает его права принимать решения и таким образом противоречит стремлениям человечества».[212]

Некоторая часть интеллектуальной элиты формулировала объективные, в рамках своей культурно-политической системы, мнения, с которыми согласится сегодня большинство россиян. Писатель и журналист Морис Гиндус в 1933 году отмечал, что «русские ведут свое наступление по двум широким фронтам: экономическому, с целью создания нового экономического порядка, и социологическому, с целью создания новой человеческой личности». На экономическом фронте дела шли очень тяжело, наблюдал Гиндус, но на социологическом сопротивление было слабым: «Если под словом „либерализм“ мы понимаем терпимость к оппозиции, то ничего подобного в России не существует. Но если под ним мы понимаем передовые идеи и практику социального устройства общества, тогда российская диктатура превзошла в либерализме самых либеральных правителей в мире». В легком ключе комментатор-юморист Уилл Роджерс говорил, что «Коммунизм — это как сухой закон: идея хорошая, но не работает».[213]

Сегодня умеренность среди политиков большей частью формулируется примерно в тех же терминах, что и критика правых кругов, но выражается с меньшим градусом категоричности — и только тогда, когда спросят, а не в инициативном порядке. В широких кругах умеренность мнений о России часто исходит из их отсутствия. В то же время благоприятствующее равнодушие конца 1990-х годов начинает меняться на равнодушие настороженное, питающееся регулярными негативными новостями из России. Эта часть спектра представляет собой мобильную массу и способна склониться в ту или другую сторону одной яркой новостью.

Принадлежность человека к тому или иному элементу государственной системы — политическому руководству, экспертному и академическому сообществу, деловым кругам, прессе и широким общественным массам — вместе с другими факторами определяет его политические позиции и интенсивность их выражения. Профессиональные знания и задачи настраивают восприятие на распознание относящихся к ним явлений: они, словно через сито, просеивают входящую информацию, отделяя только то, что непосредственно служит исполнению задач. Составляющие элементы системы не действуют автономно, а динамично влияют друг на друга. Политическое руководство в обязательном порядке ориентируется на общественное мнение. Экспертное сообщество производит материалы для правительства. Крупный бизнес вносит свои предложения в национальные интересы, а пресса своей неукротимой критикой корректирует действия многих сил. Высокая активность всех элементов американской системы умножает энергию процессов взаимовлияния. Свободная игра разнообразных интересов многочисленных групп и отсутствие единого центра принятия решений делают процесс часто непредсказуемым.

Сложность и противоречивость процесса выработки американских решений в отношении России демонстрируется примером, приводимым исследователями Эрнстом Хаасом и Алленом Уайтингом.[214] Они составили картину сил, участвовавших в процессе признания Советского Союза в 1918 году. Оказалось, что за признание СССР выступали: военные, стремившиеся удержать Россию в состоянии войны против Германии; несколько влиятельных советников президента, считавших, что амбиции России смогут сдержать экспансию Японии; экономические и финансовые группы интересов, видевших в России неосвоенный рынок и производственные мощности; некоторые сенаторы, желавшие стабильного мира на земле и поэтому поддерживавшие любое государство, не настроенное агрессивно; многие простые граждане, надеявшиеся, что признание и помощь сделают Советский Союз более демократическим и настроенным менее радикально в отношении капитализма; и, наконец, большинство коммунистов и социалистов, видевших образец в первом в мире коммунистическом государстве. Против признания выступали: лесопромышленники и производители марганца, видевшие в России конкурента; владельцы и строители железных дорог, рассчитывавшие получить права на Восточно-Китайскую железную дорогу; некоторые деловые круги, стремившиеся ослабить правительство, чтобы занять места в промышленности; трудовые объединения, считавшие советскую трудовую систему рабской; Американская федерация труда, опасавшаяся, что советская практика очернит доброе имя профсоюзного движения; некоторые сенаторы и чиновники Госдепа, выступавшие против коммунистической идеологии и стремившиеся изменить строй через внешнее давление; и многочисленные финансисты, имевшие на руках долговые обязательства, которые советская власть отказалась признать.

Еще один пример из прошлого демонстрирует, сколь существенную роль в формировании государственной политики США в отношении России играют личная инициатива и материальные интересы различных групп.

В начале XX века отношения между царской Россией и Соединенными Штатами были вполне дружественными. Помимо политики России на Дальнем Востоке, в Китае и Маньчжурии, где Соединенные Штаты пытались развивать свою торговлю, вторым и последним предметом их официальной обеспокоенности был вопрос еврейской иммиграции из России: американское правительство требовало позволить евреям, эмигрировавшим из России, беспрепятственно возвращаться туда с деловыми целями. Представляется, что такое требование было ответом на попирающую идеалы свободы дискриминационную политику России, которая затрагивала большое число американских граждан. В действительности же, когда глава Госдепа Филандер Нокс в 1911 году привел статистику случаев, которые могли бы интерпретироваться как дискриминация на этнорелигиозной почве, оказалось, что за предыдущие пять лет было выявлено только четыре таких факта!