Читать онлайн «История и культура гуннов». Страница 49

Существует несколько изображений повозок восточных варваров: двухколесная тележка на бронзовом диске из захоронения ухуань и еще одно, имеющее китайское происхождение, датируемое концом Чжоу или началом Хань. Бронзовый диск из Суйюань с изображением человека в длинном одеянии и широких штанах, держащего меч с кольцевой рукояткой перед повозкой, запряженной тремя лошадьми. Две головы на тележке – это вовсе не отрубленные головы врагов, а показаны люди в маленькой палатке. Миниатюры в манускрипте Радзивилла показывают кибитки куманов с такими же головами в палатках, установленных на повозку.

Даже без процитированных выше фрагментов можно было с уверенностью предположить, что гунны имели повозки. Они прервали преследование готов, потому что были перегружены добычей. У гуннов, должно быть, имелись повозки, как у вестготов Алариха в Италии, которые они нагрузили ценными грузами – чашами из Аргоса и статуями из Коринфа. Мигрируя к Дону, а потом от Дона к Дунаю, гунны, вероятно, везли на повозках стариков, женщин и маленьких детей. Игрушечные повозки, найденные в Керчи, показывают, как выглядели эти транспортные средства в позднем сарматском периоде. Некоторые из них имели пирамидальные надстройки – несомненно, съемные палатки, другие были тяжелыми четырехколесными повозками. Полагаю, повозки гуннов походили на игрушку из Пантикапея.

Лошади играли выдающуюся роль в экономике гуннов. Хотя наши авторитеты не упоминают о том, что гунны ели конское мясо – возможно, потому, что это считается само собой разумеющимся, – они определенно делали это, так же как скифы, сарматы[101] и другие степные народы. Мясо варили в больших котлах[102] и доставали оттуда крюками. Скифы были мясоедами, аланы «жили на изобилии молока». Нет никаких сомнений в том, что гунны тоже пили кобылье молоко, делали кумыс и сыр.

Клавдиан и Сидоний иногда называли гелонов там, где мы ожидали услышать о гуннах. Помимо других причин, эти авторы могли думать о некоторых эпитетах, применимым к гелонам, таких как sagittiferi и volucres, также подходящие новым варварам, ненавистные имена которых, таким образом, можно заменить на другие, почти что освященные великими поэтами прошлого. Сидоний мог помнить о стихе Вергилия, когда связывал equimulgae Geloni с сигамбри и аланами его времени. Утверждали, что гелоны, как массагеты, смешивали лошадиное молоко и кровь. Возможно, заменив гуннов гелонами, поэты обозначили, что первые тоже пили конскую кровь. Когда Эннодий приписал этот обычай булгарам, он, вероятно, следовал традиционной формуле. Но ни Марко Поло, ни Ганс Шильтбергер не думали о Вергилии, когда описывали монголов и татар Золотой Орды, которые пускали кровь своим лошадям, варили и ели кровь, когда больше нечего было есть.

«В связи со смертью Аттилы, – писал Иордан (Гетика. 255), – произошло такое чудо: Маркиану, императору Востока, обеспокоенному столь свирепым врагом, предстало во сне божество и показало – как раз в ту самую ночь – сломанный лук Аттилы, именно потому, что племя это много употребляет такое оружие [quasi quod gens ipsa eo lelo multum praesumat]».

Лук был оружием гуннов. В описании Аммианом их вооружения лук и стрелы заняли первое место. Олимпиодор восхвалял искусство гуннских лучников. Аэций, получивший военное образование у гуннов, был «очень хорошим всадником и опытным лучником». Красивые луки и стрелы, утверждал Сидоний Аполлинарий, были гордостью гуннов, которые считались лучшими лучниками. Он не смог найти лучшей похвалы для искусства Авита, чем заявить, что в стрельбе из лука он превзошел даже гуннов. В «Гетике» сказано, что в сражении при Недао гунны использовали луки и стрелы.

Веком позже, когда восточные римляне переняли так много оружия и тактики варваров, они стали «опытными всадниками и умели без труда на полном ходу посылать свои стрелы в противника, преследуя его или убегая». И все же массагеты Велизария, то есть гунны, оставались лучшими лучниками. Даже спешившись и убегая, они знали, как стрелять с большой точностью.

Хотя Аммиан испытывал величайшее уважение к гуннскому луку, он был не слишком хорошо информирован о нем. Гунны могли, утверждал он, получить звание самых свирепых из всех воинов, потому что они наносили удары с большого расстояния летящими стрелами, имевшими острые костяные наконечники вместо обычных, которые с чудесным умением крепились к древкам. Почему костяные наконечники стрел превратили гуннов в непревзойденных лучников, неясно. Из утверждения Аммиана (XXII. 8, 32) о том, что только парфянские и скифские луки[103] имеют сведенные вместе рога, соединенные прямой круглой тетивой, следует, что гуннский лук согнут в продолжительную непрерывную кривую, что противоречит археологическим свидетельствам. Как это часто бывает, единственная находка способна сказать больше, чем все письменные источники.

Еще в 1932 г., когда было известно лишь несколько археологических находок, Альфёльди и Вернер сумели воссоздать гуннский лук. Сейчас результаты их работы признаны всеми, но за прошедшие 30 лет число найденного увеличилось многократно и возникли новые проблемы. Неожиданные находки вновь поставили вопросы, уже считавшиеся закрытыми. В некотором смысле история журнала Eurasia septentrionalis antiqua развивалась параллельно истории гуннского лука.

Это изогнутый композитный лук длиной 140–160 см. Его деревянная сердцевина подкрепляется сухожилиями и рогом. От других композитных луков его отличает семь костяных пластинок, которые делают жестче уши и рукоятку: пара на каждое ухо и три – на рукоятку, две по бокам и одна – сверху. Тетива перманентно закреплена на конце лука, который усилен для наибольшей длины. Выемка для тетивы квадратная или почти квадратная. В археологических находках не было замечено следов потертости. Выемка на ухе короткой, более гибкой части лука, круглая. Тетива вставляется в нее, когда лук – в напряженном состоянии. В находках видны следы износа. Такой лук распространился с Британских островов в Северный Китай. Самые ранние известные находки костяных пластинок – в захоронениях IV–III вв. до н. э. Русские использовали такой лук в XII в.

Прежде чем перейти к весьма специфическим проблемам, возникающим в связи с гуннским луком, необходимо дать несколько предварительных замечаний и высказать некоторые общие положения. Отсутствие общепринятой терминологии иногда приводит к досадной путанице. Я буду использовать следующие термины:

сплошной (однородный) лук: простой цельный деревянный лук;

сложный лук: изготовленный путем объединения двух или более элементов аналогичных материалов;

усиленный лук: со слоем продольно расположенных сухожилий для укрепления[104].

Композитный лук: его древко включает пластинчатую конструкцию с использованием более чем одного типа материалов, таких как дерево, сухожилия, рог. Как правило, деревянная сердцевина поддерживается сухожилиями и рогом[105];

рукоятка: место, на котором лежит рука, держащая лук;

плечи: расстояние между рукояткой и кончиками;

выемки: углубления или зарубки на ухе, сделанные, чтобы тетива не проскальзывала;

ухо: часть плеча с зарубкой;

спина: сторона лука, которая расположена дальше от тетивы;

живот: сторона лука, находящаяся ближе к тетиве;

длина: расстояние от кончика до кончика до того, как тетива натянута;

пролет: расстояние от кончика до кончика после того, как тетива натянута.

Существуют луки, к которым эти определения неприменимы. Английский длинный лук, к примеру, это сплошной (однородный) лук, но также разновидность сложного лука. При изготовлении тисового лука используется дерево, которое ближе всего к наружной стороне бревна, то есть практически вся светлая мягкая заболонь, лежащая сразу под корой, и лишь столько более темной сердцевины, сколько необходимо. Такая комбинация заболони и сердцевины в тисе обеспечивает два необходимых качества, поскольку заболонь устойчива к растягиванию и потому подходит для спины, а сердцевина сопротивляется сжатию и потому хороша для живота.

Изображения луков на картинах, рельефах, металле и монетах обычно имеют весьма ограниченную ценность, поскольку определить по ним «анатомию» лука невозможно. Двояковыгнутые луки не обязательно являются композитными. Те, что представлены в аттическом геометрическом искусстве, к примеру, являются однородными луками, сделанными полностью из дерева. Исследование Брауна (1937), в некоторых отношениях чрезвычайно ценное, в других – вводит в заблуждение, поскольку опирается исключительно на изображения. Установив форму усиленного костью лука в Ирзи, некрополе на Евфрате, расположенном примерно в 40 км к юго-востоку от Дура-Европоса, Браун стал искать аналогичные луки. Как и можно было ожидать, он нашел их почти везде. Луки царской стражи на рельефах в Сузах и на китайских вазах периода Хань тоже показались ему луками «ирзи» и по этой причине стали таковыми. Но находки из эпохи Ахеменидов, в первую очередь арсенал в Персеполе, где их должны были быть сотни, не дали нам ни одной костяной платины. То же самое справедливо для гробниц периода Хань. Эмено (Emeneau) собрал впечатляющее количество изображений в раннем индийском искусстве. Аналогичную работу выполнил Обойе (Auboyer). Но там, где он просто классифицировал их по кривизне, поступив, по моему мнению, очень мудро, Эмено стал делать выводы относительно структуры луков. В некоторых случаях он мог оказаться прав, но археологических свидетельств, подтверждающих это, не существует.