Читать онлайн «Зримые голоса». Страница 44

Такое же обострение зрительного восприятия происходит у слышащих детей глухих родителей. Вот, например, случай, описанный доктором Арлоу:

«Мой пациент с самого раннего детства привык внимательно всматриваться в лица своих родителей… Он выработал в себе высокую чувствительность, чтобы понять их намерения и желания по выражениям лиц. Так же как его глухой отец, он тонко воспринимает мимику и может достоверно судить о намерениях и искренности тех людей, с которыми ему приходится иметь дело. Он считает, что такая способность дает ему большие преимущества в сравнении с его деловыми партнерами».

Не надо в связи с этим думать, будто все визуально-когнитивные функции у глухих носителей языка жестов перемещаются в левое полушарие. Разрушительное действие поражений правого полушария на способность пользоваться языком жестов говорит о том, что это полушарие также играет важную роль в способности говорить на языке жестов. С.М. Косслин недавно предположил, что левое полушарие отвечает за порождение образов, а правое – за их модуляцию и трансформацию; если это так, то поражения противоположных полушарий может повреждать разные компоненты совокупности ментальных образов и ментального представления пространства в процессе пользования языком жестов. Беллуджи и Невилль планируют проведение дальнейших исследований, чтобы выяснить, действительно ли такие дифференциальные эффекты (как в отношении простого зрительного восприятия, так и в отношении сложных форм зрительных образов) имеют место при поражениях одного или другого полушария мозга носителей языка жестов.

Невилль пока смогла подтвердить такое перераспределение только электрофизиологическими исследованиями (планируется также проведение позитронной эмиссионной томографии). Но одновременно недавно было получено поразительное доказательство анатомических изменений. Так, если у новорожденных хорьков перерезают связи слуховых ядер (то есть вызывают у них раннюю центральную глухоту), то многие слуховые пути и центры подвергаются трансформации и становятся зрительными по своей морфологии и функции (Sur et al., 1988).

Леннеберг, высказываясь по поводу возраста, критического для усвоения языка, которое он связывает с установлением доминирования определенного полушария, говорит о нормальной латерализации, которая происходит у больных с врожденной глухотой к семилетнему возрасту, при условии, что они овладевают языком жестов. Иногда, однако, такой латерализации не происходит или она происходит лишь частично. Вероятно, пишет Леннеберг, «в эту категорию попадают в большом числе случаев лингвистически некомпетентные люди с врожденной глухотой».

Раннее усвоение языка, устного или языка жестов, стимулирует лингвистические возможности левого полушария, а недоступность языка, частичная или абсолютная, задерживает развитие и дифференцировку левого полушария.

В XVII веке Кудворт писал о том, как умелый и опытный портретист найдет много изящного и любопытного в портрете, восторгаясь несколькими мазками и полутенями там, где взгляд профана не разглядит ровным счетом ничего; точно так же и музыкант, услышавший, как группа других музыкантов играет какую-нибудь красивую композицию, будет восхищен множеством гармоничных пассажей, недоступных грубому уху непосвященных. (Кудворт, «Трактат о вечной и неизменной нравственности», цит. по: Н. Хомский, 1966).

Появление способности перейти от «взгляда профана» или «грубого уха» к художественному мастерству и опыту возможно только при переходе доминирования от правого к левому полушарию. Есть убедительные доказательства (основанные на изучении последствий поражений головного мозга, как это делал А.Р. Лурия, или на экспериментах по дихотическому прослушиванию звуков) того, что в то время как музыкальное восприятие является функцией правого полушария у неискушенных слушателей, оно становится функцией левого полушария у профессиональных музыкантов и «опытных» слушателей (людей, понимающих «грамматику» и правила; слушателей, для которых музыка становится сложной формальной структурой). Особое умение слушать требуется от людей, говорящих на китайском или тайском языках, морфология которых основана на тональном различении фонем, которого не знают европейские языки. Есть доказательства того, что различение тональностей (которое обычно является функцией правого полушария) является у тайцев функцией полушария левого. Тайцы лучше понимают речь на родном языке, если слушают ее правым ухом (то есть левым полушарием), и способность к пониманию сильно нарушается при инсультах, локализованных в левом полушарии мозга.

Такой же сдвиг происходит у людей, становящихся специалистами в математике или арифметике и приобретающих способность видеть математические концепции и числовые зависимости как часть огромной, хорошо организованной вселенной или схемы. То же самое верно и в отношении художников и дизайнеров по интерьеру, которые видят в пространстве и взаимоотношениях предметов то, что недоступно неискушенному глазу. Все это равно относится и к людям, умеющим насвистывать, или знающим азбуку Морзе, или профессионально играющим в шахматы. Все высшие достижения художественного и научного интеллекта так же, как и банальные игровые навыки, требуют репрезентативных систем, которые функционируют как язык и развиваются так же, как и он. Все эти способности и навыки становятся функциями левого полушария.

В настоящее время существует весьма значительная по объему и довольно противоречивая литература, посвященная характеру когнитивных функций у глухих. Спор идет о том, существует ли в действительности «глухой разум». Существуют определенные данные в пользу того, что повышенная зрительная наблюдательность предрасполагает глухих к специфически «зрительным» (или логико-пространственным) формам мышления и памяти. Так, сталкиваясь со сложными проблемами, требующими нескольких стадий решения, глухие выстраивают проблемы и свои гипотезы в логическом пространстве, в то время как слышащие выстраивают их во временном (или «слуховом») порядке (см., например: Белмонт, Кархмер и Бург, 1983).

С культурологической точки зрения понятно, что глухая ментальность, в том смысле, в какой мы говорим о еврейской или японской ментальности, отличается от других особой чувствительностью, образностью, перспективами и убеждениями, верованиями. Но, говоря о еврейской или японской ментальности, мы не имеем в виду какую-то основополагающую неврологическую разницу между ними, в то время как такая разница существует в отношении ментальности глухих. Есть очень много глухих инженеров, архитекторов и математиков, обладающих повышенными способностями к графическим изображениям и к объемному, трехмерному, мышлению, мысленному представлению трехмерных трансформ и к построению сложных топологических и абстрактных пространств. Вероятно, эти способности обусловлены неврологической предрасположенностью, нейропсихологической и когнитивной структурой ментальности глухих.

Слышащие дети глухих родителей, первым языком которых становится язык жестов, демонстрируют поразительное усиление зрительных способностей, несмотря на то что превосходно слышат. Таких детей можно назвать не только «билингвами», но и «бименталами» в том смысле, что им доступны различные способы ментальной обработки информации. Определенно многие из них могут сказать о «переключении» не только с устного языка на язык жестов, но и с одного способа мышления на другой в зависимости от своего желания или удобства. Некоторые, как, например, Дебора Х., переключаются с одного способа на другой в зависимости от потребностей мышления. Было бы очень интересно и дальше исследовать этот феномен, чтобы понять, например, соответствует ли такое «переключение» одновременному смещению нейрофизиологических функций в головном мозге – от слухового модуса к зрительному и наоборот.

Пойзнер, Клима и Беллуджи, 1987, с. 206.

Эта дихотомия напоминает брюнеровское разделение на «повествовательное» и «парадигматическое», каковые характеристики он считает основополагающими для мышления (см.: Брюнер, 1986). Есть искушение рассматривать повествовательное мышление как функцию правого полушария, а парадигматическое – как функцию левого полушария. У детей с задержкой умственного развития может быть замечательно развита способность к повествовательному языку и мышлению, но на фоне значительных нарушений парадигматического языка и мышления (см.: Сакс, 1985).

Представляется, что этот феномен представлен языком Дженни, который обладает бедным синтаксисом, но относительно богатой лексикой: