Читать онлайн «Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934». Страница 139

Проблема проницаемости северо-западной границы СССР была значительно менее политизирована. Приграничная активность по обе стороны была связана скорее с потребительской («бытовой) контрабандой местных жителей, нежели с поддержкой родственных общественно-политических сил на территории соседнего государства; деятельность советских и иностранных спецслужб на этом направлении носила исключительно разведывательный характер. Об относительном благополучии приграничной Карельской автономии, находившейся на периферии международной политики, свидетельствует предоставление ее руководству carte-blanche на финнизацию культуры республики. Финское меньшинство вплоть до 1935 г. занимало ключевые позиции в ее партийно-государственной элите[1711]. Поэтому неудивительно, что с середины 20-х гг. высшее политическое руководство СССР не проявляло интереса к международным и национально-политическим аспектам развития Карелии, о чем свидетельствует и отсутствие упоминания о них в протоколах Политбюро 1924–1934 гг.

Наряду с «пограничным» и «национально-государственным» аспектами, целенаправленные усилия по блокированию нежелательного властям трансграничного взаимодействия с западными соседними государствами, имели и отчетливую «внешнюю» направленность, включали активное противодействие их национально-государственной консолидации, главным образом в прилегающих к советской границе районах, население которых в этнокультурном отношении было близко народам, жившим в западных административных образованиях СССР. Эта тенденция присутствовала в советской политике в отношении всех западных соседей. Так, отмеченные выше «специальные мероприятия» по укреплению погранполосы в значительной мере диктовались «важнейшей политической задачей показа сущности достижений Советской системы, особенно в области национальной политики, трудящимся, живущим по другую сторону границы»[1712]. Однако практические задачи и степень важности действий по разложению «политического тыла» вероятных противников, их приграничных «плацдармов» существенно разнились в зависимости от особенностей отдельных стран и от того места, которое они занимали в советских сценариях будущей войны. В восточной Балтии такие усилия были едва заметны, хотя в правящих кругах Латвии и Эстонии существовала неуверенность в лояльности русского меньшинства[1713]. В Румынии, где существовал жесткий репрессивный режим и где до осени 1934 г. СССР не имел своих представительств, работа по ослаблению политического влияния Бухареста в Бессарабии и Северной Буковине (большинство населения которой составляли украинцы) была крайне затруднена. Вместе с тем слабость «румынского звена антисоветского фронта» и политико-географические условия Приднестровья, делали такую деятельность малосущественной[1714].

Демократическая многонациональная Чехословакия предоставляла наилучшие возможности для продвижения коммунистами идеи национального самоопределения немцев, словаков, венгров и украинцев (русинов), и отношение к ней как к «сезонному государству» нашло прямое выражение в протоколах Политбюро[1715]. В 20-х – начале 30-х гг. Прага являлась одним из центров советской «украинской работы». Однако, насколько удалось установить по отрывочным данным, при ее ведении Харьков руководствовался не столько интересами противодействия антисоветским влияниям среди 400-тыс. ного украинского населения Подкарпатья (главным образом, русинов), сколько использовал возможности воздействия на антипольскую украинскую эмиграцию, избравшую Чехословакию (а также Литву и Германию) в качестве базы своей политической деятельности. Половинчатость советского подхода отражал утвердившийся в начале 30-х гг. компромиссный вариант названия этой части чехословацкой территории («Подкарпатская Украина»)[1716]. К удовлетворению советского руководства, с начала 20-х гг. «понятие «Украина» вообще исчезло из внешнеполитических концепций и доктрин» ЧСР[1717]. Стык польской и румынской границы, исключавший прямое соседство СССР и Чехословакии, и естественный рубеж Карпат также способствовали отнесению активной работы среди населения Восточной Словакии к разряду не слишком актуальных с общегосударственной точки зрения задач.

Восточные воеводства Польши, в которых проживало (по советским исчислениям) до 6 (или даже 7,5)[1718] млн. украинцев и до 2 млн. белорусов, напротив, приковывали влияние харьковских, минских и московских органов, в чем, безусловно, сказалось и представление о Польше как о главном из «ближайших вероятных противников» СССР[1719]. При этом «белорусская работа» «по линии» ЦК КП(б)Б и Коминтерна была значительно слабее «украинской», несмотря на то, что к северу от Полесья преобладание белорусского населения было выражено более сильно, чем украинцев в юго-восточных воеводствах Польши. Отчасти это вызывалось меньшей зрелостью национального самосознания населения сел и местечек Белоруссии и слабостью белорусских общественных организаций. После разгрома польскими властями белорусской Рабоче-крестьянской Громады (1927 г.)[1720], курируемая из Минска и Москвы Компартия Западной Белоруссии перешла (ей было позволено перейти) на позиции «национального нигилизма»[1721], чего никогда не случалось с КПЗУ. Решающее значение при определении приоритетов в работе с национальными меньшинствами в Восточной Польше имели, надо полагать, стратегические соображения. Со времени войны 1920 г. и вплоть до 1941 г. Штаб (Генеральный штаб) РККА и высшее политическое руководство постоянно возвращались к проблеме определения главного направления развертывания советских вооруженных сил на Западе. Обоснованными представлялись два варианта: к югу или к северу от Брест-Литовска. Согласно разработке Оперативного отдела Штаба 1925 г., «главнейшими первоначальными объектами действия для обеих сторон» должны были явиться:

«на севере: для нас – Западная Белоруссия, после чего откроются пути непосредственно к Варшаве;

для поляков – Северная Белоруссия без особых дальнейших перспектив на этом направлении, едва ли поляки при их ограниченных средствах серьезно могут думать о наступлении на Москву;

на юге: для нас – Западная Украина с ее богатыми хлебными районами и богатой нефтяной промышленностью, после чего прямые пути к Варшаве;

для поляков – богатая хлебом и промышленными предприятиями правобережная Украина и дальнейшая угроза Криворожскому и Донецкому бассейнам».

Таким образом, говорилось далее в докладе Председателю PBC СССР, «крупные победы с крупными политическими последствиями возможны только южнее Полесья: для нас советизация Галиции и Бессарабии и непосредственная угроза вслед за этим столицам обоих государств, а для наших противников отторжение от Советского Союза богатейшей области внутри своей страны, создание для поляков «великой Польши» [,] а для Румынии «великой Румынии», лишение нас таких экономически важных морских портов как Одесса и Николаев и непосредственная вслед за этим угроза важнейшей нашей угольной и железоделательной базе – Донецкому и Криворожскому бассейнам. Поэтому здесь и надо ожидать главные силы обоих стран в первый период войны». В пользу этого заключения свидетельствовал также анализ «чисто оперативных» факторов[1722], а также военно-политический постулат, что «Германия временно благожелательна к СССР и резко враждебна Польше[,] и если не выступит против последней, то будет оттягивать ее силы на охрану Данцигского коридора и расположением границ Восточной Пруссии создаст угрозу тылу польской армии при наступлении нашего Западного фронта»[1723].

Основные направления советской активности в Восточной Малопольше (Западной Украине) были определены комиссией Политбюро, членами которой являлись заведующий ОМС ИККИ Пятницкий, член Коллегии НКИД Стомоняков и член ПБ ЦК КП(б)У Попов. Работа комиссии была направлена на преодоление кризиса «украинской работы», вызванного борьбой с «шумскизмом» в КП(б)У и спровоцированного ею раскола в Компартии Западной Украины[1724]. Предложения комиссии, по всей вероятности, учитывали и дискуссии в Политбюро о всесторонних усилиях по подготовке обороны СССР весной-летом 1927 г. В январе 1928 г. Политбюро утвердило «постановления» комиссии, в которых были обрисованы четыре основные сферы работы в Западной Украине. «Руководство профдвижением, Сельробом и другими аналогичными крестьянскими организациями», которое «целиком и полностью» отдавалось «в руки КП Зап. Украины и КП Польши под руководством и контролем ИККИ». Субсидирование этих прокоммунистических организаций со стороны Харькова разрешалось лишь через посредство ЦК КПЗУ. Вторая группа задач состояла в работе среди «мелкобуржуазного» (и занимающего неустойчивую позицию в отношении Советской Украины) Украинского национально-демократического объединения и «других таких партий», она поручалась «соответствующим органам из Харькова», которые, однако, должны были согласовывать свои действия (включая определение «метода работы» и «размера финансирования») с Политбюро ЦК КПЗУ. Третьим направлением было признано «установление постоянной связи между профсоюзами, кооперативами, литературными, культурными и иными организациями УССР и Западной Украины, между центрами незалежников УССР и Сельробом и другими крестьянскими организациями Западной Украины». «Для общего руководства и направления» этой работы предписывалось создать «постоянную комиссию при ПБ ЦК(б)У»[1725]. В ведение этой комиссии передавалось и руководство деятельностью «соответствующих органов в Харькове» по «разложению полит. эмигрантов» из УССР, а также антипольской эмиграции в Европе. «Для координирования всей работы национальных меньшинств Польши», складывавшейся из приведенных выше задач, в Москве учреждалась «постоянная комиссия Политбюро». В нее вошли руководящие лица ИККИ (Бухарин, с заменой Пятницким), КП(б) Украины (Каганович, с заменой Скрыпником), КП(б) Белоруссии (Кнорин), НКИД (Стомоняков), НКВМ (Уншлихт), ОГПУ (Трилиссер)[1726].