Читать онлайн «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках». Страница 30

В подобных условиях командная система более не могла управлять рынком, так как приказы не были обязательными ни для людей, ни для товаров. Регион Латинского христианства не имел единой управленческой структуры, чьи решения были бы обязывающими на всем западноевропейском пространстве и могли бы удержать накопление частного капитала на уровне зародышевого минимума. Власть рынка даже над могущественнейшим из властителей стала реальностью; и ее не мог изменить даже тот факт, что лица, определявшие каждодневную жизнь целых держав, всячески отрицали даже намек на возможность каких-либо отношений с корыстными заимодавцами.

Вряд ли смог Филипп II поверить, что в долгосрочном плане европейские страны только выиграют от своей вовлеченности в международную финансовую сеть, сплетенную банкирами и поставщиками товаров и услуг. Налоговые поступления также возросли, поскольку в результате накопления у частных предпринимателей средств, достаточных для основания крупномасштабных торговли и промышленных предприятий, уровень производства в Европе также в целом вырос. Региональная специализация выразилась в становлении ряда обладающих межгосударственным размахом экономик; технологический прогресс обеспечивался наличием множества производителей и покупателей. Займы, предоставляемые частным сектором для финансирования чрезвычайных государственных предприятий (подобных военным кампаниям Филиппа II), также упрочняли контроль государства над людьми и ресурсами — и это несмотря на факт, что выплата старых долгов была делом почти невозможным. Насколько парадоксальным не могло бы это показаться, смешение противоположных управленческих подходов — одновременных борьбы и сотрудничества правящей аристократии с банкирами и купцами-лишь ускорило процесс проникновения рыночных отношений вглубь социально-политической ткани Европы. Каждое последующее увеличение налогов вводило в оборот все новые средства, поскольку государства расходовали все поступавшие средства без остатка. Модели домашнего и узкоместного хозяйств постоянно размывались сочетанием принуждения (налоги) и привлечения (более дешевые или качественные продукты, большая прибыль), тогда как война и рост заработной платы ускоряли этот процесс. Мобилизация людей и материалов посредством рынка мало-помалу расчищала себе путь, раз за разом доказывая свою способность более эффективно, нежели командная система, задействовать ресурсы и усилия.

Вероятно, основополагающим различием между европейским и азиатским опытом на заре нового времени было усиление командного принципа мобилизации и сохранение простейших моделей взаимоотношений в Азии. Подчинение, основанное на долголетнем правлении династии; отношения, основанные на положении в обществе; традиционные общественные структуры, местные иерархии старшинства и почета — все это становилось кирпичиками командной политической структуры. Несмотря на самые разнообразные проявления личного соперничества между правителями, принцип подчиненности общественного поведения заранее определенным иерархическим ролям являлся осевым для всей системы. Помимо всего прочего, он предполагал привлечение лишь незначительной части общества для участия в военных действиях — азиатские правители не могли допустить, чтобы оружие попало в руки лиц или классов, считавшихся источником возможной угрозы существующим иерархической лестнице и методам правления.

Напротив, рыночные отношения способствовали ослаблению и разрушению традиционных, местных и простейших моделей человеческих взаимоотношений; между незнакомыми людьми на значительном удалении друг от друга возникали связи сотрудничества. Мобилизация материалов и людей во всевозрастающем количестве стало возможным благодаря поддержке рынком экономической специализации и технологического новаторства. Выражаясь кратко, власть и богатство могли быть увеличены путем применения рыночных принципов в деятельности общества — невзирая на то, что правители и большинство их подданных не переставали осуждать овладевшие миром безнравственность и алчность.

Разрушение устоявшихся моделей поведения всегда вызывает негодование большинства очевидцев процесса. И народы, и правители Европы на заре нового времени с неприязнью и недоверием относились к кучке богачей, заставивших общество следовать в заданных рынком пределах; однако поделать с этим ничего не могли. В Азии подобные чувства были более действенными, поскольку рынок товаров и услуг был сравнительно слабым, оставаясь на уровне мелкоремесленного производства. Напротив, стоило нескольким городам в Италии и Нидерландах продемонстрировать возможности рынка в деле приумножения богатства и мощи, как рыночное воплощение человеческих усилий в Европе одержало верх. К XVI в. даже самые могущественные командные структуры Старого Света при организации военных и других масштабных начинаний стали зависимыми от международного денежно-кредитного рынка. Неутешительная хроника финансовой деятельности Филиппа II является наглядным тому подтверждением. Экспансия рыночных отношений и их постепенное проникновение во все более отдаленные регионы, а также в нижние классы социальной пирамиды стали непременным явлением последующих столетий. Согласившись, хоть и скрепя сердце, с принципом индивидуальной погони за прибылью, западноевропейские страны обеспечили себе господство над остальным миром.

Думается, что нам удастся более непредвзято увидеть панораму развития рискованного европейского предприятия по установлению господства рынка над военными и другими сферами управления, если мы воспримем ее как эксцентричное отклонение от человеческих норм командного управления. Последнее определяло жизнь человеческого сообщества с древнейших времен и было достаточно сильным еще в 1880-х. Остальные главы этой книги представляют собой переосмысление доставшихся нам в наследство оценок и взглядов — с целью восполнить разрыв между военной историей с одной стороны и экономической историей и историографией— с другой.

Эффективность коммерциализированной войны, становление и развитие которой в средиземноморской Европе состоялось в 1300–1600 гг., нашла подтверждение в последующем распространении того, что можно назвать «военно-коммерческим комплексом». Одна за другой страны европейского континента присоединялись к практике сбора налогов для содержания постоянных армий, осуществляемой на бюрократических началах. Этому процессу как в сухопутных армиях, так и на флоте сопутствовала бюрократизация военного управления. В XVII в. голландцы внесли важное усовершенствование в военное управление и распорядок дня. В частности, они обнаружили, что многочасовые тренировки с отработкой стандартных действий способствуют повышению боеспособности войск. Вторым немаловажным следствием обучения являлось установление атмосферы боевого братства даже в среде рекрутов из низших слоев общества.

Хорошо вымуштрованная армия, подчиняющаяся командам, нисходившим от богопомазанного монарха по командной цепи вниз, до уровня ефрейтора и рядового, стала самым дисциплинированным и эффективным из всех дотоле существовавших инструментом претворения политических задач. Подобные армии также способствовали поддержанию более стабильных общественных отношений и, действительно, в значительной степени помогли установлению гражданского мира в ведущих европейских державах. Это, в свою очередь, гарантировало процветание сельского хозяйства, торговли и промышленности — а значит, и увеличение налоговой базы на содержание вооруженных сил. Таким образом возник самоподдерживающийся замкнутый цикл, который вознес мощь и богатство Европы далеко над уровнем, достигнутым другими цивилизациями. Причину столь быстрого и легкого установления Старым Светом имперского контроля над остальным миром следует искать в более высоком уровне выучки и дисциплинированности европейских вооруженных сил.

Как мы уже увидели в третьей главе, коммерческо-бюрократический способ управления вооруженными силами зародился в Италии и затем был перенят Нидерландами, Францией и Испанией. В XVII в. эта современная форма организации военных действий привилась в германских государствах, и, с интересными местными особенностями— в Швеции, Англии и даже в России.

Корни коммерциализации военного предприятия в Германии относятся к XIV в. (или даже к более раннему периоду), когда итальянские города нанимали тысячи швейцарских горцев и германцев из других регионов. Опыт, приобретенный в ходе боевых действий в Италии, в немалой степени способствовал успеху, которым увенчалась борьба швейцарцев за независимость. Разбив войско германских рыцарей при Земпахе (1387 г.), швейцарские алебардисты и пикинеры приобрели репутацию грозной пехоты; в следующем веке они, к изумлению Европы, трижды (1476–1477 гг.) разбили превосходящие по уровню технологии войска Карла Смелого. С 1479 г. швейцарские пикинеры стали наниматься на службу к Бурбонам, кавалерия и артиллерия которых были лучшими в Европе. Излишне говорить, что французская армия получила полное превосходство над всеми своими противниками[146].