Читать онлайн «Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939». Страница 44

В этом отношении Шуленбург рассматривал названный им тре­тий вариант, скорее всего, как скрытую возможность, вытекающую из стоявшей перед Сталиным дилеммы, а не как уже принятое ре­шение. Герхард Вайнберг приблизился к подобной точке зрения, заявив: «Замена (Молотовым) Литвинова возвестила о движении прочь от Запада, правда, скорее к нейтральной... позиции, чем в сторону Германии. Последнее произошло вследствие немецкой реакции на отстранение Литвинова, а вовсе не по инициативе Молотова»[560]. С этим перекликаются воспоминания Херварта, кото­рый тогда вместе с Шуленбургом находился в Тегеране. Он писал: «Мы не сразу поняли, что это означало решающий поворот, конец коллективной безопасности и всеобщего мира, которые отстаивал Литвинов»[561].

Реакция за границей на отставку Литвинова была весьма неодно­значной, причем лишь «Германия сразу же отреагировала»[562]. Вслед за дипломатическими представительствами и министерствами иностран­ных дел[563] разобраться в причинах старались и историки[564] соответст­вующих стран. Толкования содержат многочисленные рациональные гипотезы и точки зрения. Однако окончательное объяснение возможно только после изучения советских документов. Существующие на Запа­де версии при всех расхождениях сводятся к следующим тезисам, поря­док расположения которых одновременно указывает на степень их достоверности и вероятности.

— Отставка (или увольнение) Литвинова являлась сигналом, при­званным обратить внимание западных стран на тот факт, что политика коллективной безопасности под угрозой.

— В момент военной опасности Сталин освободил от занимаемой должности человека, чья концепция оказалась несостоятельной и кото­рый не принадлежал к ближайшему окружению Сталина (в отличие от Молотова, Литвинов никогда не был членом Политбюро).

— Назначив Молотова, Сталин заполучил народного комиссара иностранных дел, не имеющего собственных идей, но способного ис­полнителя его воли.

— Перемены в руководстве НКИД в момент обострения внешнепо­литической ситуации помогли Советскому правительству вновь обре­сти полную свободу маневра.

— С Литвиновым и его людьми от дел отстранили (временно) про­западную фракцию Наркоминдел (Литвинов не подвергся чистке, а мог спокойно ожидать нового назначения);

— Удаление (еврея) Литвинова устраняло еще одно препятствие на пути (дальнейшего) сближения Германии и СССР.

Но это всего лишь предположения. Как верно подметил в начале 50-х годов Уильям Лангер, без знания решений Сталина «даже сейчас невозможно сделать окончательный вывод»[565].

В трех странах, которых данное событие касалось самым непо­средственным образом, т.е. в СССР, Англии и Германии, смысл этой меры интерпретировался весьма различно. Наименьшее значе­ние кадровым перестановкам придавалось в Англии[566]. Как позже с сожалением констатировал Намир, данный факт должен был по­служить предостережением прежде всего именно этой стране, одна­ко «слишком мало извлекли из замены в тот момент и слишком много обнаружили позже, в свете последующих событий»[567]. Со­ветская сторона отрицала преднамеренно предупредительный ха­рактер этого решения Советского правительства и указывала на недостаточную популярность Литвинова в народе, ограниченность его влияния на советскую внешнюю политику, а также на то, что положение Литвинова в правительстве никогда не считалось не­прикосновенным. Далее подчеркивалось, что решения по кадровым вопросам принимаются не одним человеком (Сталиным), а прави­тельством, что основы внешней политики определяются не нарко­мом, а Верховным Советом. Отрицалось, что смена руководства Наркоминдел предвещает перемены советского внешнеполитиче­ского курса. Просто Сталин в патовой ситуации, обусловленной негативной реакцией Англии, наделил всей полнотой власти близ­кого сподвижника, который пользовался доверием трудящихся масс и правительства[568].

Лишь в Берлине известие о смещении Литвинова стало «сенсацией, породило фантастические слухи»[569]. Интенсивность, с какой оно об­суждалось, превращаясь в исходный пункт новых планов, свидетельст­вовала о возросшей надежде, с какой желавшие взаимопонимания с Россией устремили свой взор к Москве. После зондажа, предпринятого Клейстом и Вайцзеккером (а возможно, и верховным командованием вермахта), они с огромным нетерпением ждали сигнала, свидетельст­вующего о согласии Советского Союза. И наконец-то им показалось, что они его получили. Принадлежавшие в своем большинстве к нацио­нал-социалистскому лагерю, эти наблюдатели были в значительной мере пленниками расистской идеологии и германоцентристского взгля­да на мир. Поэтому в отличие от германского посольства в Москве[570] они в «смещении еврея Литвинова-Валлаха» усмотрели прямой намек Сталина в адрес Германии[571].

Отставка Литвинова вывела хорошо информированные полити­ческие и военные службы из состояния оцепенения, в котором они пре­бывали после того, как стали известны планы Гитлера в отношении Польши (план «Вайс»). Они теперь надеялись на то, что, увольняя Лит­винова, Сталин тем самым давал понять, что согласен договориться с Гитлером. А с этим уменьшалась опасность войны на два фронта с уча­стием всей Европы при нападении Германии на Польшу. Такое по­нимание действий Сталина сразу же побудило к активному политическому и военному планированию. Ускорилась работа над те­кущими планами, дополнительный стимул появился у сторонников политических договоренностей с Россией. 7 марта изменения в обста­новке констатировал и генеральный консул Италии в Берлине Ренцетти, в течение нескольких месяцев внимательно наблюдавший за происходившими событиями[572]. Теперь военные, политические и про­мышленные круги начали интенсивно изучать возможности, искать пути к взаимопониманию с Россией. Даже те, кто всего несколько не­дель назад отвергал саму мысль о нормализации отношений с Москвой, теперь все больше свыкались с такой возможностью. Как стало извест­но Ранцетти, в течение нескольких предшествовавших месяцев над проблемой германо-советских отношений с соблюдением строжайшей тайны работала небольшая группа высших офицеров с привлечением отдельных экономических экспертов. В условиях обострения кризиса последних недель работа группы активизировалась. И вот теперь ее предложения оказались услышанными.

По сведениям, полученным английским военным атташе в Берлине Мэсон-Макфарлейном, некоторые службы вермахта предпринимали энергичные усилия для того, чтобы расчистить путь к военному союзу с Россией. И хотя перспектива крупномасштабной войны на два фронта казалась им малопривлекательной, они были готовы отправиться в по­ход, «если Россия, даже оставаясь нейтральной, приняла бы их правила игры»[573]. По слухам из Берлина, Гитлер уделял данной проблеме все больше внимания. Лица из ближайшего окружения (например, гауляйтер восточной Пруссии Эрих Кох), уже в течение нескольких не­дель (по-видимому, с момента подписания директивы к плану «Вайс») знали о его намерении добиться соглашения с Россией[574].

Мемуарная литература, какой бы сомнительной она ни казалась, содержит свидетельства о том, что случай с Литвиновым в отличие от до­клада Сталина на XVIII съезде ВКП (б) вызвал мгновенную реакцию в непосредственном окружении Гитлера. «Внезапное отстранение Лит­винова произвело на Гитлера должное впечатление»[575]. Адъютант фюрера вспоминает, что Гитлер в замене еврея на посту наркома иностранных дел Молотовым усмотрел «сигнал из Москвы о том, что и Сталин заинтересован в изменении советской политики в отношении Германии»[576]. Причины такой заинтересованности Гитлер якобы видел в экономической слабости СССР и в потребности Сталина избавиться от «польского фактора неопределенности». С точки зрения Гитлера, одна­ко,— и это явственно проступало в описании размышлений фюрера его адъютантом—интересы Германии в значительной степени преобладали над двигавшимися в том же направлении соображениями Сталина. В наших интересах, говорил Гитлер своему адъютанту, «договориться с Россией, поскольку тем самым мы сможем изолировать Польшу и устра­шить Англию. Главная задача—избежать войны с Англией. Германия тоже не готова к борьбе не на жизнь, а насмерть». Поэтому сразу же после получения известия об отставке Литвинова последовали новые уста­новки для пропаганды и печати; в них предписывалось незамедлительно прекратить всяческую критику Советского Союза и большевизма, уважительно отнестись к новому наркому, чье «еврейское родство» (жена Молотова, Жемчужина, была еврейкой) в отличие от предшественника упоминать не разрешалось[577].