Читать онлайн «Лед Бомбея». Страница 29

Она покачала головой:

– Я могу вам только сказать, когда это произошло.

Она вывела меня на балкон. Стены первого этажа по всему периметру внутреннего дворика были расписаны изображениями танцующих девушек. Фреска была выполнена в мужественном стиле художников из пустынь Раджастана. У последних двух девушек отсутствовали лица. Одежды их тоже остались на стадии эскиза. Они казались призраками среди живых танцовщиц.

– Сами пришла к нам из Раджастана, – сказала Бина. – Несмотря на это, она говорила на языке маратхи с бомбейским акцентом. Скорее всего свидетельство того, что ее семья из Бомбея. Но, уйдя из дома, она оказалась именно в Раджастане. Думаю, она всегда искала дом. Поэтому я и разрешила сделать эту роспись, хотя настенная живопись – исключительно мужское занятие. Она казалась счастливой и довольной. И вот пять лет назад начала ездить в Бомбей.

Несколько лет назад я брала интервью у одного путешественника, одинаково гордившегося как своими странствиями по влажным джунглям Амазонки, так и проникновением в многочисленные лобковые заросли. У него была теория, что мужчин, уверенных в своей гетеросексуальности, влекут к себе джунгли и пещеры, а мужчин с нечеткой сексуальной ориентацией больше привлекают пустыни.

Бомбей – пустыня или джунгли?

Другие хиджры появились в дверях, впорхнув в комнату подобно ярким бабочкам.

– Как вы думаете, эти изображения имеют какое-то значение? – спросила я. – Могут ли рисунки и книга иметь какое-то отношение к гибели Сами?

– Возможно, изображения – ключ к тому, что она переживала в то время. А в этом году... – Бина внимательно посмотрела вниз на безликих танцовщиц. – Не имеет значения.

– А что вам известно о плакате, который Сами держал в руках? Не был ли он связан с каким-нибудь политическим движением? Извините за настойчивость, но меня очень беспокоит судьба моей сестры, и мне кажется, что здесь может быть какая-то связь. Скажите мне, Сами никогда не упоминал Проспера Шарму?

Задав вопрос, я сразу же об этом пожалела. По щекам Бины покатились слезы, оставляя глубокие следы в ее толстом гриме.

– Я могу сообщить вам еще только две вещи, – сказала она, – и то только потому, что мне известно, что значит переживать из-за сестры. Первое – это то, что большинство из нас оперировали здесь.

– Оперировали?

Она провела ладонью вниз параллельно тому месту, где должны находиться ее гениталии.

– Единственный способ стать настоящей хиджрой и приобрести власть. Такие и только такие, мы – истинные служительницы Матери. Перед тем как вы начнете свой танец, многие люди могут спросить: а не поддельная ли вы хиджра? И тогда вы можете им показать, что вы самая настоящая. В противном случае вас станут высмеивать, называя фальшивкой, и презирать, как презирают мужчин-импотентов, именуя их пустым сосудом, и тех мужчин, которые предпочитают свой собственный пол противоположному и в половом акте занимают пассивную позицию. Сами очень хотелось, чтобы ее прооперировали. Вот почему она отправилась в Бомбей. Повитухи-хиджры там более опытные и искусные. Но операция стоит очень дорого, и даже когда у нее были деньги, она расплачивалась теми вещами, которые вы видели там, внутри.

– А где же Сами брал деньги?

Бина бросила на меня усталый, но проницательный взгляд человека, много повидавшего в этой жизни.

– В Пенджабе есть одна очень популярная народная песня, – сказала она. – Танцовщики не могут не танцевать. Тот, кому на роду написано танцевать для других, не может существовать без танца и без тех, у кого такая же судьба, как и у него.

Если рисунки, которые мне дала Бина, были действительно сделаны в святилищах Хаджра и Барла, то, может быть, именно они помогут мне отыскать нить к разгадке тайны Сами. Подобно многим другим путешественникам, мы с Сами относимся к довольно распространенной их разновидности – любителям нарушать правила и переступать запретные границы.

Из-за компрометирующих связей с чужаками, варварами и отщепенцами (другими словами, всеми теми, кто говорит не на том языке или спит не с тем, с кем надо) мы являемся посредниками хаоса, врывающегося в стабильное общество и начинающего расшатывать его сердцевину. В бомбейвудском варианте это выглядит примерно так: среди всеобщего пения и танцев в спокойный мир вместе со странником приходит муссон.

Говорят, что наступлению муссона предшествует сильная жажда. И такая жажда овладела мной на полпути к святилищам, на дороге, что змейкой поднималась от бесконечной распаханной равнины в окрестностях Сонавлы на крутые, поросшие мелким кустарником холмы. В эту минуту я, не задумываясь, обменяла бы тяжелую книгу Сами на одну-единственную бутылку ледяного пива.

Постепенно рев прорванных канализационных труб у шоссе внизу заглушило неистовое, режущее слух стрекотание кузнечиков. Насекомые сверхчувствительны к переменам погоды: как только начинает подниматься температура, они принимаются стрекотать громче. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о пиве, я попыталась применить к оглушительному метроному кузнечиков старое уравнение моего отца. «Чтобы вычислить температуру по Фаренгейту, – говорил он, – подсчитай количество отдельных пощелкиваний в стрекоте насекомых в течение четырнадцати секунд и прибавь к этому числу сорок».

Но кузнечики затихали, услышав мои шаги, и вновь возобновляли свой стрекот, как только я отходила на некоторое расстояние.

Я остановилась перевести дыхание. Передо мной распростерлась долина, похожая на одну из тех объемных карт Индии, которые мы делали еще детьми в Шотландии. Закрепляли на них флажки с помощью пластилина, доказывая самим себе, что моя родина – совсем отсталая страна: деревеньки из глинобитных домишек, водяные мельницы, пахота на волах.

Земля подо мной, которая через три дня после прихода муссона должна покрыться зеленоватым юношеским пушком, пока была серовато-коричневого цвета. Я использовала свой черный зонт в качестве походной трости на наиболее крутых участках холма и замечала, что его темная ткань и мои черные кроссовки все больше приобретают цвет местной пыли.

Пыль никак не влияла на мрачный, черный цвет камней, выступавших из-под почвы холма подобно чирьям. Эти каменные выступы становились все крупнее по мере того, как я поднималась вверх, и создавали жутковатое впечатление неподвижных фигур, остающихся у вас за спиной, вызывая неотвязное ощущение преследования. Но скорее всего чувство это поселили в душе не камни, а Томас, немного напугавший меня словами об автомобиле, едущем за нами по пятам. Здесь же меня преследовали только тени, отбрасываемые темной поверхностью камней и отдаленно напоминающие человеческие фигуры. Последние сто метров я шла сквозь строй сумрачных каменных фигур, каждая из которых была вдвое выше меня.

Первое святилище, которое я посетила, ничем не уступало настоящему храму, было столь же высоким и просторным. Огромная створчатая раковина, воссозданная из камня и размещенная под таким углом, чтобы лучи солнца освещали высокую статую Будды II века. Ниже в углублениях находились еще более древние индуистские статуи. Мелкие алтари располагались по всему холму, правда, в стороне от протоптанной дорожки, но чем дальше они отстояли от святилища, тем становились меньше по размеру и примитивнее по исполнению.

В самом маленьком из них пребывал один из странных каменных фаллосов, именуемых «лингам» – половой член Шивы, который он отсек себе, чтобы оплодотворить вселенную. Считается, что эти «лингамы» сами собой появились из камня примерно в то же самое время, когда из ближневосточного песка явился Христос. Но, подобно всему в Индии, они состарились раньше времени. Фаллос производил впечатление окаменелости, хранящейся здесь с момента сотворения мира.

Бина посоветовала мне поискать фигуры, изображенные Сами в последнем святилище, расположенном на самом отдаленном склоне холма. И там я нашла его, Шиву, вырезанного в каменной стене, ростом с высокого мужчину, но в действительности, конечно, не столь уж и высокого для настоящего разрушителя вселенной в последний период ее существования, когда она полностью подчинится злу. Возможно, передо мной было какое-то иное воплощение бога. Я наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть его лицо. Изображение бога-андрогина – наполовину мужчины, наполовину женщины – оказалось совсем не похожим на зарисовки Сами.

Разочарованная своим открытием, я сошла с тропинки, ярко освещенной солнцем, и попыталась укрыться от жары в тени фигуры божества. Там было так тихо, что даже звук дыхания казался шумом, и мне тотчас же захотелось устроить настоящий шум, чтобы заполнить это вечное и неизменное молчание.

Именно в эту минуту я обратила внимание на то, что кузнечики почему-то затихли и жара от этого стала еще более невыносимой. Мне показалось, что за одним из больших валунов мелькнула какая-то тень. Я крикнула: «Эй, кто там?» – и тут же поняла всю нелепость ситуации, почувствовав себя пародией на героиню какого-нибудь романа эдвардианской эпохи.