Читать онлайн «Лед Бомбея». Страница 27

Без упомянутого громадного черного зонта я выглядела бы странно среди пассажиров поезда, но подобно многим другим знакам принадлежности к местной культуре он не столько вселял уверенность в себе, сколько доставлял дополнительные трудности.

Рядом со мной сидел мужчина, к чьему запястью была пристегнута ручка дипломата. Он отбивал на нем ритм песни, раздававшейся из динамика. И подпевал:

– Чоли кай пичайяйяй... Чоли кай пичайяйяй... Это и раздражает, и привязывается одновременно, как и все в поп-музыке, – сказал он, после чего вполне успешно воспроизвел хоровой рефрен к песне из одного индийского фильма, который я смутно припоминала.

Я попыталась выглядеть как можно более равнодушной, и тем не менее он настоял на том, чтобы я выслушала историю его жизни. К несчастью, у меня тот тип лица, который притягивает людей, стремящихся поделиться своими представлениями о бытии, «лицо-линза». Мужчина сообщил, что он инженер, работающий над созданием таких наручных часов, которые способны были бы заблаговременно предупредить своего обладателя о том, что он подвергается опасной дозе ядерного излучения.

– Очень полезная штука, – заметила я, постаравшись произнести эту фразу возможно более усталым и безразличным тоном.

Никакого эффекта! Мой сосед продолжал свои рассуждения, подтверждая мои подозрения на тот счет, что человечество подходит к опасному пределу в использовании природных ресурсов. Столетие завершается катастрофически растущей безработицей, рутинизацией, обезличиванием человека, уничтожением лесов (древесина которых идет на газетную бумагу с очередными пророчествами экологического апокалипсиса, добавила я про себя).

Когда мне наконец удалось вставить слово в непрерывный поток его философствований, я задала вопрос о песне, которую он напевал:

– Продавцы пиратских кассет в Бомбее постоянно ее проигрывают.

Мужчине польстил мой интерес.

– Все наши фильмы дублируются, – объяснил он, – часто голосами старых известных певиц, что добавляет привлекательности молодым, очаровательным, но совершенно бездарным актрисам. А это народная мелодия раджастани, которую поет одна из наших самых знаменитых закадровых певиц. «Чоли» – некое подобие бюстгальтера, которое носили женщины этого племени. «Чоли ке пиче» значит... – он улыбнулся извиняющейся улыбкой, – «Что там под моей блузкой?» Некоторые говорят, что сердце, другие – что грудь. Из-за этой песни в Индии возник грандиозный скандал. Дело дошло даже до парламента в Дели, где прошли дебаты по поводу того, не является ли ее популярность признаком начинающегося в стране нравственного распада. Не забывайте, мадам, что Индия – та самая страна, где демонстрация поцелуев на киноэкране была разрешена всего несколько лет назад.

Чтобы прервать дальнейшее развитие сексуальной темы, я развернула газету и стала искать в ней упоминание о гибели хиджры. Главная новость – сообщение об убийстве жены членом партии Индийский национальный конгресс. Он застрелил ее, а тело спрятал в плите на кухне какого-то ресторана. Ее обуглившиеся останки вытащил оттуда повар, который утром приступал к выпечке своих фирменных лепешек. Полиция напала на след этого политика в Варанаси, где, как сообщала газета, он уже успел обрить голову перед традиционным ежегодным омовением в священных водах Ганга. Заголовки гласили: «НЕУДАВШЕЕСЯ КУПАНИЕ БЕГЛЕЦА».

На той же странице я прочла заметку о неком субъекте, задержанном по подозрению в подделке античных монет. Его звали Роберто Эйкрс. После нескольких допросов его пришлось отпустить за недостатком улик. Помимо этого, я обнаружила там еще две статейки на тему больших и малых денег: статью о последней моде, демонстрировавшейся парижскими супермоделями (богатые женщины, наряженные под жертв Холокоста, проституток-латиноамериканок и европейских лесбиянок), и статью о посте престарелых индийских цирковых артистов, которым правительство не выплачивает пенсию вот уже целых шесть лет.

И ничего о хиджре на пляже Чоупатти. Такое впечатление, что его смыло приливом на следующий же день.

Выехав за пределы Бомбея, поезд стал набирать скорость. Мы проезжали целые города из лачуг, наскоро составленных и сваренных из металлического лома и подобно ржавому лишайнику заполонивших окружающий ландшафт; последние рекламные щиты с кинопостерами и крошечные чайные ларьки. Потом началась сельская местность. Козопас, черный как лакрица, неподвижно стоящий у куста терновника, в компании своих коз и маленькой каменной богини, выкрашенной ярким кармином, – сцена из глубокой, первобытной древности. И она напомнила мне один из образов моего детства: глиняная статуэтка божества дождя, установленная среди ветвей раскидистого дерева в папином саду.

Потом я вспомнила заклинателей дождя из нашей деревни в Малабаре. Один из них – ученый с магистерским дипломом Мадрасского университета по климатологии, пытавшийся заставить облака, перенасыщенные влагой, разродиться дождем с помощью электронных сообщений в разработанном им самим и только ему понятном коде. Другой – исполнитель муссонной «рага» – песнопения, призывающего Индру, божество дождя, грома и молочной влаги, изливающейся из облачного вымени непостоянных небес. Его песни известны всей деревне. Они оба – колдуны и живут в разных концах деревни в старых домиках из резного тика, крыши которых каждый год из-за муссона нужно покрывать заново.

Непрерывность традиции – вот в чем основа бытия каждой индийской деревни. Я вспоминаю ощущение теплого и нежного дождя на своей коже, «выписываемого» этими заклинателями туч небольшими дозами, словно лекарство.

И вот наконец наступало время муссона в бескрайнем потоке, низвергающемся с небес, в котором невозможно выделить отдельные капли, потоке, приносящем с собой ощущение единства земли и неба.

На Малабарском побережье живут люди, хорошо чувствующие воду. Когда-то это место одинаково славилось как своими пиратами на море, так и грабителями поездов на суше. Нынешнее поколение необычайно мобильных и все более предприимчивых индийских гангстеров предпочитает заниматься торговлей наркотиками и, как правило, самыми традиционными: алкоголем, видео, комплексными турами, курортами, героином. Бомбей всегда гордился тем, что ни в чем не отстает от Запада. «Прошу сюда, мадам. Ваша закуска, мадам. Каких-нибудь пятьдесят рупий за грамм. Чуть-чуть больше фунта. Доллар пятьдесят. Пиво столько же стоит».

На полпути до Пуны поезд внезапно по непонятной причине остановился, и отключились кондиционеры. В пыльное окно нельзя было рассмотреть никаких основательных причин для непредвиденной остановки, только громадный розовый шар, закатывающийся за горизонт, и безымянную долину, с каждой минутой все более погружающуюся во тьму. Я вышла из купе, прошла в самый конец вагона и остановилась рядом с сильно загорелой девицей в диснейлендовской майке. Она стояла у окна и фотографировала закат.

– Вы когда-нибудь видели что-то подобное? – спросила она с сильным американским акцентом.

– Много раз. Я отсюда родом.

В это мгновение пятеро мужчин в дхоти, воспользовавшись остановкой поезда, спрыгнули с подножки и присели испражняться прямо рядом с путями. Лицо девушки исказилось гримасой отвращения, она взглянула на меня и покраснела.

– Извините... Это мой первый визит в Индию. Вы к подобным вещам, наверное, привыкли больше, чем я.

– Конечно, – ответила я, с улыбкой глядя на рассевшихся в ряд мужчин, на «линию Мажино» из дерьма, которая вечно будет разделять Восток и Запад. – Знаете ли, милочка, возможность покакать на свежем воздухе – это, пожалуй, самое ценное в Индии, об утрате чего я больше всего жалела с тех пор, как покинула ее.

Девушка отвернулась и молча проследовала в свое купе.

Забыв о миллионах голодающих... Иногда мне кажется, что отсутствие в Индии привычки к традиционному европейскому туалету больше всего угнетает здесь западных туристов. Сами же они пребывают в самодовольной уверенности, что любое дерьмо, которым загажены их собственные пляжи, очищено специальными химикатами и абсолютно стерильно. Европейское дерьмо в отличие от индийского обезличено. Оно не ваше дерьмо и не мое, оно утратило свою идентичность. На Западе мы с брезгливостью и омерзением взираем на отходы собственного тела. Мы слишком привыкли легко избавляться от них, смывая их и предоставляя другим, далеким от нас и неизвестным нам людям делать за нас всю грязную работу по уборке наших экскрементов.

Как только поезд тронулся, я вытащила микрофон и выставила его в окно, чтобы записать жесткий скрежет, раздающийся при отпускании тормозов. Совсем неподалеку женщина у колодца – ее узкая худощавая фигура, удлиненная медным сосудом для воды на голове, казалась ожившим талисманом – наблюдала за отходившим составом с таким видом, словно никогда прежде не видела поездов, как будто они не проходили мимо ее колодца по нескольку раз на день в течение многих десятилетий, точно эта загадочная, похожая на громадную гусеницу конструкция явилась в ее мир из какого-то бесконечно далекого будущего.