Читать онлайн «Сказки и истории». Страница 54

2

Вторая моя Америка сродни первой — в том смысле, что она действительно вымышленная. Это Америка из популярных кинофильмов, плацдарм красивой жизни во всех ее проявлениях: от героического противостояния ковбоев и индейцев до Одри Хёпберн, которая, безусловно, должна завтракать у Тиффани, а ужинать — это уж как повезет. Америка Копполы и Тарантино, гангстеров и полицейских, подпольных вечеринок бутлегеров и веселого, рыжего тыквенного ужаса в День Всех Святых. Филипп Марлоу отстреливается от негодяев, не отрываясь от стакана с неразбавленным виски, Смок и Малыш купаются в золотом песке, Микки Маус заедает гамбургером холодную кока-колу, а Мерлин Монро заливается соловьем, крутит аппетитной попкой, на радость прочим детям человеческим.

Нам и не снилось, ага.

3

Моя третья Америка — почти Страна Мёртвых, место, куда в свое время уезжали навсегда друзья-приятели. На Запад, на закат, вслед за умирающим солнцем, в полном соответствии с древними мифами. В прежние времена считалось, что оттуда, из Америки, не возвращаются. А нам, тем, кто остался, и подавно туда не попасть. Поэтому прощались навсегда, провожали живых людей, как покойников, целовали в лоб, цепенели от тоски.

К счастью, эта моя версия Америки давно уже устарела.

4

Никуда не денешься, моя четвертая Америка — это Америка литературная, вотчина людей Слова, которое было, как известно, прежде дела (и у меня нет полной уверенности, что дело действительно воспоследовало). Нет нужды перечислять возлюбленных моих литераторов: слишком длинный выйдет список, добрая сотня известных всему миру имен. Замечу лишь, что книга американца Торнтона Уайлдера“День восьмой” попалась мне на глаза в сельской библиотеке уральского поселка Таватуи зимой восемдесят четвртого года и спасла мне если не жизнь, то уж рассудок — точно.

Собственно, структура этого эссе, рассказ о девяти с половиной Америках вместо одной цельной картины — своего рода дань памяти славного Теофила Норта, растолковавшего мне, помимо прочего, что каждый город — это Девять Городов, “местами взаимопроникающих, местами почти не связанных друг с другом и в разной степени прекрасных, волнующих, нелепых, заурядных...”

5

Моя четвертая Америка, пожалуй, казалась бы мне венцом творения, когда бы не пятая — Америка тайн и чудес.

Ясно, что мои четвертая и пятая Америки не просто переплетены, но связаны несколькими морскими узлами — распутать невозможно. Да и не нужно ничего распутывать.

Карта моей пятой Америки — это карта пустынь, лесов и гнилых болот; поля ее испещрены древними индейскими проклятиями, разодраны колючками галлюциногенных кактусов и изгажены пометом бешеных ящериц. В небесах моей пятой Америки парят воздушные змеи, по земле ее ходят неумытые шаманы, а озвучивает эту идиллию, конечно же, Джим Моррисон. Кто ж еще?..

6

И, кстати, о Джиме Моррисоне. Шестая моя Америка — если не родина актуального искусства, то его Земля Обетованная. Фабрика Энди Уорхола работает там в режиме нон-стоп; хозяин заперся в спальне с “женой-магнитофоном”, лакомится вишней в шоколаде, третий час треплется по телефону с закадычной подружкой. Прочие вещи, люди и события вращаются вокруг этого вечного ребенка, как планеты вокруг солнца. Это крошечный, зато гармоничный и самодостаточный мир. Я его очень люблю.

7

Седьмая Америка мне глубоко отвратительна. Это Америка доносчиков, ханжей, чиновников и адвокатов. Америка судебных тяжб, в ходе которых невменяемые идиоты отсуживают огромные деньги у компаний, не снабдивших свои товары специальными полезными инструкциями для невменяемых идиотов. Америка фальшивой, ложно истолкованной политкорректности, оскорбительной для всех участников процесса человеческого общения. Та Америка, где прохожие не станут оказывать помощь умирающему на улице человеку, страшась судебного преследования. Продолжать не стану: скучно и противно все это пересказывать.

К счастью, ЭТУ Америку я знаю лишь по чужим рассказам; мой собственный опыт никак не подтверждает прискорбную информацию. Но вот чиновники из визовго отдела американского посольства, которые, говорят, любят задавать людям унизительные вопросы и ставить будущих туристов в неловкое, нелепое положение, наверняка родом именно из этой Америки. Откуда же еще?

8

Восьмая Америка — та, где мне довелось побывать. Строго говоря, не Америка даже, а один город — Нью-Йорк.

Мы с другом прилетели в Нью-Йорк в феврале девяносто четвертого года и оставались там до десятого, кажется, марта. У нас была выставка в галерее Ronald Feldman Fine Arts; считалось, что это очень, очень круто. Мы жили в огромном лофте на Green Street, в Сохо; за нами присматривал хозяйский попугай, а мы его за это кормили. Лифт приезжал прямо в квартиру, и эта подробность сводила нас с ума, заставляла почувствовать себя героями фантастического фильма, причем скорее все же утопии, чем анти-...

Каждое утро мы ходили в галерею, на Merser Street, готовили эту чертову выставку. Пахали по двенадцать часов кряду, возвращались домой, заказывали по телефону еду из китайского ресторана, потом гуляли по Сохо, заходили в бары, пробовали незнакомые коктейли, слушали незнакомую музыку, разглядывали незнакомые лица, старались наполниться до краев чужой, невнятной, но восхитительной жизнью: про запас.

Бар “88”,получивший название по числу клавиш пианино и расположенный где-то в районе Гринвич Виллидж — единственный, чье название я никогда не забуду. А вход при случае наверняка отыщу, повинуясь скорее инстинкту, чем памяти.

Вечерами там играл тапер, пол большинства посетителей не поддавался определению, пальто в гардеробе принимала дама с внешностью профессора – именно так, по моему глубочайшему убеждению, и должен выглядеть идеальный бар!

Одетая в мужской костюм темнокожая леди за стойкой выпевала умопомрачительные блюзы, успевая при этом смешивать коктейли и вытряхивать окурки из одинаковых белых пепельниц. Мне особенно полюбился коктейль “Бриз” в ее исполнении; сколько галлонов бледно-розовой, лживой, сладковатой на вкус, но огненной по сути, крышесносной жидкости было уничтожено мною в те дивные вечера — неведомо.

Фельдманы — Фрида и Рональд — относились к нам ласково, как к двоюродным племянникам из провинции. Снабжали карманными деньгами и добрыми советами, водили обедать в итальянский ресторан, уговаривали пить кофе только без кофеина (правда этому совету мы вряд ли когда-нибудь последуем, лучше уж вовсе никакого кофе не пить). Рон развлекал нас историями о своем детстве; Фрида тактично выспрашивала подробности наших. Сотрудница галереи, чудесная Пегги Каплан, позвала нас в гости и несколько часов непрерывно фотографировала для какого-то своего альбома. Такими нечеловечески красивыми, как на фотографиях Пегги, мы не были никогда и, надо понимать, вряд ли уже когда-нибудь будем. Главный инсталлятор галереи Чак размахивал перед нашими носами англо-русским разговорником и старательно произносил любимую свою фразу: “У мене болит спина!” Иных русских фраз он не учил. Решил, видимо, что от человека с больной “спиной” взятки гладки.