Читать онлайн «Прикамская попытка - 3». Страница 6

Потому этот подпоручик и остался в живых, отделавшись ранением в руку. Дальше больше, среди офицеров Петербурга появилась примета, поединок с "дальневосточником" словно придавал им веса в глазах товарищей. Да, они знали, что мои ребята не дворяне, и несколько самых глупых пытались этим воспользоваться, приказывая своим слугам попросту избить простолюдинов. Двое убитых и семеро искалеченных холопов стоили мне определённой нервотрёпки, но, после аудиенции у государыни, все наши парни по молчаливому согласию бретёров, получили статус "вольных казаков", с которыми шляхтичу сразиться на шпагах вполне достойно. Так и пролетели недели столичной жизни, в окружении дворян, с их обострённым чувством собственного достоинства. Учитывая, что во многом мои воспитанники чувствовали себя, как минимум, равными молодым офицерам, а то и сильнее их, парни моментально переняли их повышенное самомнение и болезненное отношение к своей чести. Забегая вперёд, скажу, что мы с Палычем приветствовали чувство повышенного самоуважения, стараясь отделить его от заносчивости и глупого дуэлянтства.

В результате, в среде дальневосточных молодых офицеров и мастеров, именно после этого путешествия возникла и стала культивироваться практика соблюдения своеобразного кодекса чести. Учитывая, что все они выросли в семьях простых рабочих и крестьян, парни особенно болезненно переживали любое унижение и обман, даже в отношении других людей. Я лишь подталкивал молодёжь в этом направлении, поддерживая их стремления соблюдать свои права и защищать слабых. С нашей помощью молодёжь изживала не только оскорбительные случаи на работе, сыновья заступались за своих матерей, братья за сестёр. Так, постепенно, из месяца в месяц, исчезали в нашем круге общения издевательство и оскорбления подчинённых мастерами, побои жён и унижения слабых. Особо не поощряя "борцов за справедливость", мы с Палычем, как правило, их поддерживали, в разумных пределах, будучи убеждёнными противниками рукоприкладства.

После гостеприимного имения Соколова-Бельского, путешествие шло на удивление скучно, никаких разбойников, на старой разорённой дороге появились свежеотстроенные постоялые дворы. Мы не только успевали высыпаться и добротно ужинать, но и проезжали за сутки гораздо больший путь, избавленные от необходимости ежевечерне устраивать себе ночлег. За три года после пугачёвского восстания почти все признаки разрухи ликвидировали, по крайней мере, между Москвой и Казанью. В Нижнем Новгороде мы задержались на пару дней, навестили знакомых торговцев. Я похвастался потомственным дворянством и предложил вложить средства в кампанию по освоению Дальнего Востока, не особо на это надеясь. И надо же, провинциальные торговцы и заводчики, треть из которых были староверами, с лёта поняли все выгоды такого общества. Желающих вложить свои средства в меха и другие товары из Владивостока оказалось добрых два десятка.

Пришлось провести в Нижнем ещё четыре дня, пока изучили устав Русской Дальневосточной Кампании, посчитали вступительные взносы и выбрали председателя. Нет, не меня, Романова Евграфа, уважаемого и грамотного заводчика. Он единственный из нижегородских богачей решил переселяться во Владивосток сам. Остальные пайщики кампании отправляли с нашим караваном своих племянников и сыновей. А Евграфу бог не дал сыновей, зато дочерей он вёз всех пятерых с собой, оставляя на хозяйстве двух своих старших сестёр. Сам Романов мне понравился спокойствием, размеренной неторопливостью и редким среди торговцев и заводчиков добрым характером. Но, исключительно в свободном общении с людьми. В работе же он напоминал быка своим напором, уверенностью и силой воли, добиваясь результатов несмотря ни на что.

Объединённый капитал РДК, как я сократил название кампании, составил без малого треть миллиона рублей серебром. К нему я бы ещё отнёс три десятка опытных и надёжных приказчиков, в большинстве родственников совладельцев кампании, быстро собравшихся с нами. Сам Евграф решил отправиться ближе к весне, закупив необходимые товары для торговли. Нам, четверым основателям кампании, остались сорок процентов участия в прибылях, которые не станут уменьшаться при появлении новых пайщиков, так сказать, наши привилегированные акции. До распутицы мы успели добраться только в Казань, где пришлось застрять на три недели, пережидая неожиданно раннюю весну. Это время не пропало даром, к РДК присоединились ещё восемь пайщиков, округлив наш капитал до полумиллиона рублей, после переписки с Нижним Новгородом, естественно. Соответственно, к нам присоединились ещё двенадцать приказчиков.

Дальнейший путь от Казани мы прошли уже на пяти пароходах, любезно высланных навстречу Вовкой. За прошедшие годы он с тестем здорово обжил побережье Камы и Волги, организовал заправку дровами и углём через каждые полсотни вёрст. Неизбалованные столичными ценами прибрежные селяне с удовольствием подрабатывали на заготовке и погрузке топлива. Капитаны пароходов, правда, признались мне, что без конфликтов не обходится. Особенно норовят пакостить бурлацкие артели, да конкуренты, не имеющие средств на покупку парохода. Хотя цены на свои корабли Кожевников не подымает, уровень технической грамотности населения нулевой, и проблемы возникают с командами. Потому в Сарапуле с прошлой осени организовали школу механиков паровых машин, или машинистов, как их назвал Володя. Обучение он сделал бесплатное, с казённым питанием два раза в день, и обязательной отработкой на пароходах своей кампании в течение трёх лет. По здешним меркам и с учётом заработка машинистов, предложение просто небывалое. Так, что к весне первый выпуск составил сразу два десятка молодых машинистов, из мещан, не крепостных.

Стоя на верхней палубе парохода, я рассматривал проплывавшие мимо берега, с редкими деревнями и сёлами. За два года после Пугачёвского бунта крестьяне отстроились, полностью заменили разрушенные или сгоревшие дома и здания. Даже начали кое-где строить дома из кирпича, закладывали фундаменты под кирпичные же церкви. Невольно вспоминались дряхлые, полуразрушенные деревни Прикамья конца двадцатого века, заброшенные, заросшие бурьяном поля начала двадцать первого века. Сердце сжималось от горя за наш народ, истреблённый своим же правительством. Начиная от царских министров, планомерно добивавших империю с помощью "демократических и либеральных" писак-интеллигентов. Затем пресловутые репрессии двадцатых-тридцатых годов, голод сороковых-пятидесятых, когда в деревнях умирали от голода крестьяне-колхозники. Потом маразматические реформы Хрущёва и Брежнева, укрупнение-разделение районов, борьба с неперспективными (!) деревнями.