Читать онлайн «Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор». Страница 37

Особенно важным для общения государства со своими подданными был язык символов, в основе которого лежало знание метафорических смыслов библейских сюжетов, античных мифов и нравоучительных фабул широко распространенных литературных произведений, в частности басен. В огромной стране с полуграмотным, а то и вовсе безграмотным населением такие символы использовались в основном в пропагандистских и образовательных целях. В Летнем саду среди кустов и деревьев были расставлены скульптурные композиции на сюжеты назидательных басен Эзопа и Лафонтена. Для большей убедительности посетителей встречала огромная скульптурная фигура самого древнегреческого баснописца. В Петергофе на всеобщее обозрение была выставлена позолоченная свинцовая фигура библейского героя Самсона, раздирающего пасть льву. Для верующего христианина эта аллегория была более чем прозрачна: Самсон олицетворял Россию, одержавшую победу над казавшейся непобедимой Швецией, на государственном флаге которой был изображен лев. Да и вообще весь знаменитый петергофский каскад, низвергающий струящиеся воды фонтанов с верхних ступеней, над которыми возвышался символ государственной власти – царский дворец, к берегу Финского залива, символизировал выход России к морю. В обязанность создателям этой грандиозной парковой композиции вменялась задача рассказать об этом «городу и миру» на языке, понятном всем иноязычным народам и государствам.

От метафорического языка символов не отказывались даже в тех случаях, когда символические изображения допускали разночтения, иногда доходящие до полной противоположности смыслов. Так, изображение змеи, известное практически во всех ранних мировых культурах, могло олицетворять как жизнь, так и смерть. Змея может убивать ядовитыми зубами и исцелять малыми дозами яда. Она, конечно, тварь, но в то же время – тварь Божья. А поскольку смерть в мифологиях всех народов считается точкой перехода из кратковременной земной жизни в потустороннее бессмертие, то и змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая свой хвост, превратилась в выразительный символ вечности.

В таком вариативном качестве змея присутствует в монументальных скульптурных композициях, в декоративном оформлении фасадов, на кладбищенских мемориальных памятниках, в эмблемах медицинских служб. Наиболее известное скульптурное изображение змеи можно увидеть в композиции Медного всадника. Образ змеи, или «Какиморы», как называли ее в народе, придавленной копытом задней ноги коня, стал одной из интереснейших композиционных находок Фальконе. С одной стороны, змея, изваянная в бронзе скульптором Ф.Г. Гордеевым, стала еще одной, дополнительной точкой опоры для всего монумента, с другой – это символ преодоленных внутренних и внешних препятствий, стоявших на пути к преобразованию России. В фольклоре такое авторское понимание художественного замысла было расширено. В Петербурге многие считали памятник Петру неким мистическим символом. Городские ясновидящие утверждали, что «это благое место на Сенатской площади соединено невидимой обычному глазу „пуповиной“ или „столбом“ с Небесным ангелом – хранителем города». А многие детали самого монумента сами по себе не только символичны, но и выполняют вполне конкретные охранительные функции. Так, например, под Сенатской площадью, согласно старинным верованиям, живет гигантский змей, до поры до времени не проявляя никаких признаков жизни. Но старые люди были уверены, что, как только змей зашевелится, городу наступит конец. Знал будто бы об этом и Фальконе. Вот почему, утверждает фольклор, он включил в композицию памятника изображение священного змея, будто бы заявляя нечистой силе на все грядущие времена: «Чур меня!»

Согласно одной любопытной народной легенде, записанной в Сибири, Медный всадник – это не столько памятник Петру I, сколько змее, однажды спасшей его. Если верить этой легенде, Петр как-то сильно заболел. В горячке вышел на берег Невы, и чудится ему будто шведы с другого берега идут Питер брать. Вскочил он на своего коня и хотел уже с берега в воду скакнуть. И тут змей, что в пещере на берегу жил, коню ноги обмотал, как удавка. Не дал прыгнуть. Спас царя. Вот памятник ему и поставлен.

Еще один позитивный образ змеи появился в Ленинграде в 1930 году. Это было скульптурное изображение одного из древнейших медицинских символов: змея, изливающая целительный яд в лабораторную чашу. Композиция стояла на Литейном проспекте перед зданием Мариинской больницы, на месте снесенного большевиками памятника племяннику Николая I, управляющему Ведомством императрицы Марии, «просвещенному благотворителю», как его называли современники, герцогу Петру Георгиевичу Ольденбургскому. Правда, городские острословы и тут ухитрились приземлить возвышенный целительный образ некогда священного пресмыкающегося, придать ему уничижительный смысл. В городском фольклоре скульптурная композиция «Чаша со змеей» известна под именем «Тещин язык».

Механизм понимания языка символов был безотказен. Он срабатывал на уровне подсознания. Этому способствовал общий образовательный опыт всего социума. Так, дети понимают материнский язык задолго до того, как научатся говорить сами. Однако случались и сбои. Как правило, это происходило тоже благодаря предшествующему опыту. Но опыту отрицательному, негативному Известно, что масонские знаки в православной России воспринимались как меты дьявола. Одним из таких знаков был треугольник, на самом деле считающийся всего лишь графическим изображением профессионального инструмента каменщика – мастерка. Но в России масонских символов боялись. Ими пугали детей. Достаточно напомнить, что бранное слово «фармазон» произведено из названия французских масонских или, как тогда говорили, франкмасонских лож. Доморощенных отечественных масонов так и называли: франкмасоны. Дело дошло до того, что в начале XX века, в преддверии грядущих революций, охваченные дьяволоманией мистики увидели в фабричной марке фабрики «Треугольник» – два скрещенных красных треугольника, помещенные на внутреннюю сторону резиновой обуви, – признак того, что дьявол уже явился на землю и местом своего пребывания избрал Петроград.

Символизм, господствовавший в обществе, проникал и в бытовое сознание горожан. Осенью 1917 года владельцы многих домов были обеспокоены тем, что на наружных дверях появились «загадочные кресты в сочетании с другими непонятными знаками». Известный предсказатель Сар-Даноил дал этим метам мистическое толкование. Заговорили о неминуемой гибели всех, чьи квартиры были помечены этими знаками. В ходе расследования оказалось, что так китайцы, которых было в то время много в Петрограде, помечают свои квартиры. В их иероглифах «десять» имеет вид удлиненного креста, а «единица» напоминает восклицательный знак. Но паника была посеяна. Заговорили о конце света.