Читать онлайн «Владимир Набоков: русские годы». Страница 80

Быть может, именно этот эпизод натолкнул Набокова на идею собственной литературной мистификации. В конце октября — начале ноября он сочинил небольшую пьесу «Скитальцы» и послал ее родителям, выдав за перевод первого акта драмы «The Wanderers» английского драматурга, которого он назвал «Vivian Calmbrood» анаграммировав таким образом свое имя. Для первого своего опыта в драме Набоков выбрал безопасно-туманное прошлое. В трактире «Пурпурного Пса» встречаются два брата: один из них долго скитался по свету и теперь мечтает снова увидеть свой дом, второй никогда не покидал родного графства, но проделал путь к противоположному моральному полюсу, превратившись в разбойника и пьяницу. Как мы догадываемся, дочь хозяина трактира, прекрасная Сильвия, может спасти одного из братьев или их обоих либо стать виновницей их роковой ссоры. Владимир Дмитриевич поверил, что «Скитальцы» — это действительно перевод, и высказал опасение, как бы сын не потратил зря время, занимаясь такими пустяками из чистой любви к литературе. Если бы пьеса «Скитальцы» действительно была написана английским поэтом конца XVIII или начала XIX века, она конечно же не заслуживала бы перевода, но как упражнение в литературном перевоплощении двадцатидвухлетнего русского поэта XX века она, несомненно, оставляет яркое впечатление82.

Посылая новые стихи своей матери, Набоков заметил: «Этот стишок докажет тебе, что настроенье у меня всегда радостное. Если я доживу до ста лет, то и тогда душа моя будет разгуливать в коротких штанах». Владимир озаглавил это стихотворение «Сириниана», словно бы хотел выразить таким образом свое жизненное кредо. Впрочем, так это и было на самом деле:

В начале нового семестра чувствительный де Калри со слезами на глазах стал упрашивать своего друга в декабре съездить с ним на неделю в Сен-Морис. Набокову очень хотелось снова покататься на лыжах, и он попросил разрешения у матери, напирая на то, что снежные пейзажи с деревьями, покрытыми инеем, могут стать лекарством от ностальгии. Против таких аргументов устоять было невозможно. 5 декабря закончился семестр, и через три дня Набоков и де Калри пересекли швейцарскую границу. Они катались на коньках в Шамбери, фотографировались в бриджах на вершине горы Мили, занимались лыжным спортом в Сен-Морисе. Набоков не только пользовался лыжами де Калри, но и спал с ним в одной кровати, не зная, что тот гомосексуалист84.

На обратном пути они остановились в Лозанне, где навестили Сесиль Миотон, бывшую гувернантку Набокова. Постаревшая, потолстевшая, почти совсем глухая, она утешалась в своих страданиях, вспоминая Россию, так же как прежде страдания ее смягчал лишь образ Швейцарии. Два года спустя Набоков использует свои впечатления от этой встречи для остро характерного портрета вернувшейся в Швейцарию гувернантки в своем рассказе «Пасхальный дождь», который был обнаружен лишь недавно. Но сначала ее сентиментальные воспоминания, искажавшие их общее прошлое, его просто покоробили; позднее подобный эпизод появится в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», а Швейцарские Альпы выкристаллизуются в «Подвиге». На следующий день молодые люди принесли ей слуховой аппарат, предположив, что сама она не может позволить себе подобную роскошь.

Сначала она неправильно приладила сложный инструмент, что, впрочем, не помешало ей сразу поднять на меня влажный взгляд, посильно изображавший удивление и восторг. Она клялась, что слышит даже мой шепот. Между тем этого не могло быть, ибо, озадаченный и огорченный поведением машинки, я не сказал ни слова, а если бы заговорил, то предложил бы ей поблагодарить моего товарища, заплатившего за аппарат85.

В Берлин Набоков приехал вместе с де Калри, который на ближайший месяц заменил Калашникова в квартете с сестрами Зиверт86.

В начале января в «Руле» появилась рецензия на альманах Саши Черного «Грани», в которой набоковское «Детство» названо «красивой поэмой… в ряде строгих и звучных строф возрождающей воспоминания ранних детских лет». Это был первый сколько-нибудь подробный отклик в печати на творчество Набокова. В конце месяца Владимир Дмитриевич пригласил Сашу Черного отобедать у них на Зекзишештрассе и определить порядок стихов в сборнике Сирина, который они собирались отдать в набор на следующий день. Для своего будущего сборника Набоков предложил два варианта заглавия — «Светлица» («как бы символ света, вышины, уединенности», а также из-за созвучия слова с именем Светлана) или «Тропинки Божии». Владимир Дмитриевич и Саша Черный оттолкнулись от второго варианта и назвали книгу «Горний путь», сохранив и дорогу, и дорожную трансцендентальную пыль. Поддразнивая сына, Владимир Дмитриевич утаил от него придуманное ими название «во избежание свойственных юным авторам капризов»87.

К началу весеннего семестра, 17 января 1922 года, Набоков возвратился в Кембридж. Здесь он обнаружил, что его университетская премия за экзамен части I «трайпоса» составила лишь 2 фунта, да и то он мог потратить эту сумму лишь на несколько книг из специального списка, таких, например, как «История Кембриджа в картинках». Он ежедневно играл в футбол, не расставался с де Калри и — по крайней мере какое-то время — работал над повестью для альманаха «Грани». Она так никогда и не была написана87.

Набоков вновь приехал в Берлин 18 марта 1922 года на пасхальные каникулы. К этому времени «Николка Персик» был уже набран. Иосиф Гессен как редактор издательства «Слово» предварительно прочитал корректуру и внес некоторые исправления, после чего через Владимира Дмитриевича передал ее для окончательной правки Набокову. Владимир Дмитриевич, возвращая Гессену корректуру, заметил с улыбкой: «А знаете, что Володя шепнул мне: ты меня только не выдавай. Я все его поправки потихоньку резинкой стер»88.

В то время как Елена Ивановна активно занималась организацией фонда помощи для голодающих России, Владимир Дмитриевич готовился к приезду Павла Милюкова, который недавно вернулся в Париж из лекционного турне по Соединенным Штатам и теперь получил приглашение выступить в Берлине89.