Читать онлайн «Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»». Страница 65

Шаг за шагом Миклухо-Маклай устанавливал, что местные жители по своей физической организации существенно не отличаются от европейцев. Но, пожалуй, еще важнее было то, что путешественник обнаружил большое сходство между папуасами и европейцами во всем, что касается психических свойств. В своих дневниках и статьях Миклухо-Маклай называет лица папуасов добрыми, мягкими, умными, радуется их трудолюбию, честности и смышлености, подчеркивает, что они легко перенимают новое.

«Все украшения и обтеску им приходится делать камнем, обточенным в виде топора, костями, также обточенными, осколками раковин или кремнем», — писал путешественник в начале своего пребывания на побережье залива Астролябия, -и можно только удивляться, как с помощью таких первобытных инструментов они строят порядочные хижины и пироги, не лишенные иногда довольно красивых орнаментов»[477]. «Можно было видеть, — записал он в дневнике восемь месяцев спустя, — как железо легко вытесняет употребление раковин и камня как орудий. Небольшой обломанный гвоздь, тщательно плоско обточенный на камне в виде долота, в руках искусного туземца оказался превосходным инструментом для резьбы прямолинейных орнаментов»[478]. Папуасы сразу же высоко оценили преимущества железных топоров и ножей, которые они получали у Маклая в обмен на деревянные статуи предков (телумы), ручные барабаны (окамы), большие сигнальные гонги (барумы), и пытались к рукояткам традиционных топоров прикреплять вместо обтесанного камня заточенные куски железа. Остроконечные гвозди они стали использовать в качестве шила, осколки бутылочного стекла — для бритья, «полирования дерева и резьбы украшений». Для жителей ближних деревень металлические изделия и бутылки превратились также в престижные предметы меновой торговли с обитателями отдаленных селений.

Миклухо-Маклая, как человека с нормальной, а возможно, и повышенной сексуальностью, всегда занимали отношения с противоположным полом. В 1876 — 1877 годах, во время второй экспедиции на побережье залива Астролябия, Николай Николаевич радикально решил этот вопрос, привезя с островов Палау девушку-подростка, которую — по обычаю, распространенному в британских и голландских колониях в Азии, — сделал своей «временной женой»[479]. А как обстояло с этим делом во время его первого пребывания на Новой Гвинее?

Когда Миклухо-Маклай установил дружественные отношения с обитателями окрестных деревень, их тамо боро стали предлагать ему девушек в жены и даже устраивали своеобразные смотрины. Путешественник неизменно отвергал их предложения. Но в подготовленных к печати дневниках упоминаются случаи, когда при ночевке Маклая в деревне гостеприимные хозяева подкладывали ему на барлу (нары) молодых женщин. Николай Николаевич, по его словам, прогонял искусительниц, громко заявляя: «Маклаю женщин не нужно»[480]. Вероятно, Николай Николаевич заботился о сохранении своего имиджа «высшего существа», «человека с луны»: он не подозревал, что по верованиям папуасов, как уже упоминалось, такого рода существа, спускаясь с небес, нередко вступают в брачные отношения с земными женщинами и имеют от них потомство, наделенное чудесными свойствами.

Если же в каких-то случаях Николай Николаевич не смог противостоять зову плоти, он все равно умолчал бы об этом, готовя дневники к печати, ибо такие откровения оскорбили бы его жену, вызвали бы возмущение у богомольной матери и были бы сочтены скандальными в совете РГО, не говоря уже о царственных особах, обещавших финансировать издание трудов отважного путешественника. Как мы увидим дальше, из подготовленных к печати дневников экспедиции в Папуа-Ковиай ученый исключил все упоминания о его отношениях с папуаской Бунгараей, содержащиеся в полевых дневниках. Быть может, нечто подобное случилось и с записями, сделанными на Берегу Маклая. Немецкие путешественники, появившиеся здесь позже, разошлись во мнениях по этому вопросу. Если некоторые из них утверждали, что русский исследователь заводил «романы» с папуасками и даже имел от них детей, то уже знакомый нам Б. Хаген сообщает, что тамо русс был «осторожен в отношении к женщинам и никогда не искал случаев сношения с ними». «Объяснение факта, что в Бонгу живет дочь Миклухо-Маклая, — продолжает Хаген, — заключается в обычае папуасов давать их новорожденным имена дружественных и по возможности важных или сильных людей»[481]. Автору этих строк довелось убедиться в существовании такого обычая, когда при проведении полевых исследований в 1971 году произошла встреча в деревне Бил бил (Били-Били) с Дамуном Маклаем. Он рассказал, что его дед был назван Маклаем в честь русского путешественника, когда тот жил среди папуасов и с тех пор это имя — в добавление к местному — передается в их семье от отца к сыну.

Но как объяснить утверждения немцев, будто в 1880-х годах в окрестных деревнях росли несколько детей со светлой кожей и рыжеватыми волосами? Один из возможных ответов подсказывает К.Д. Рончевский, вспоминая о стоянке «Витязя» в бухте Константина: «Как видно, дикари хотя и считали нас пришельцами с луны, но подозревали в нас общечеловеческие слабости и опасались похищения или насилия, — что легко могло случиться, по их мнению, после долгого вояжа с луны, — а потому заблаговременно и удаляли свой прекрасный пол»[482]. К декабрю 1872 года, когда в бухту Константина пришел клипер «Изумруд», отношение к русским морякам существенно изменилось. Съезжая на берег, они свободно общались с местными жителями, в том числе и с женщинами…

Но вернемся к повседневной жизни Миклухо-Маклая в Гарагасси. «Становлюсь немного папуасом, — записал он в дневнике 6 марта, — сегодня утром, например, почувствовав голод во время прогулки и увидев большого краба, я поймал его и сырого, т. е. живого, съел, что можно было съесть в нем»[483]. Эта дневниковая запись не случайна. Уже через несколько месяцев после высадки была израсходована или пришла в негодность европейская провизия и путешественнику пришлось полностью перейти на непривычную и малопитательную местную пищу. Так, изъеденные червями сухари он заменил печеными бананами, сахар — соком из стеблей сахарного тростника, вместо соли употреблял морскую воду. При этом Николай Николаевич не пожелал изменить свои гастрономические пристрастия: «Свинину, которую я мог бы иметь здесь вдоволь, я терпеть не могу»[484]. Важным подспорьем стала охота на съедобных птиц, которых запекал на костре Ульсон, и ужение рыбы, которую иногда приносили также в подарок «соседи». Впрочем, охотиться таморусс начал только после того, как папуасы привыкли к звуку столь пугавших их вначале выстрелов.