Читать онлайн «Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»». Страница 64

На отремонтированной шлюпке, используя парус и весла, Миклухо-Маклай с Ульсоном дважды (в марте и августе 1872 года) побывали на возвышенном, покрытом пышной растительностью островке Били-Били. К.Д. Рончевский, который снова посетил эти места на клипере «Изумруд», образно назвал жителей Били-Били «финикианами астролябского мира»[464], так как глиняные горшки, изготовляемые женщинами, местные мужчины развозили на больших парусных каноэ по всему побережью для обмена на продовольствие, оружие, украшения и другие нужные им изделия. Русского путешественника пригласил на Били-Били местный «большой человек» по имени Каин — приятель Туя, знавший язык, на котором говорили в Бонгу, Горенду и Гумбу.

В свой второй приезд на Били-Били Николай Николаевич пожелал осмотреть три десятка коралловых островков, вытянувшихся вдоль новогвинейского берега к северу от выхода из залива Астролябия, и Каин отвез его туда на своем каноэ. Жители островков, слышавшие много былей и небылиц о тамо русс, очень дружелюбно приняли Маклая. «Жизнь этих людей, — рассказал путешественник в 1874 году, — их отношения между собою, обращение их с женами, детьми, животными произвели на меня впечатление, что эти люди довольны вполне своей судьбою, самими собою и всем окружающим. Я назвал поэтому эту группу островов <…> архипелагом Довольных людей»[465]. Миклухо-Маклай отметил, что бухта, отделенная от открытого моря этим архипелагом, «может представить удобную якорную стоянку».

Сблизившись и подружившись с жителями Бонгу, Горенду и Гумбу, установив добрые отношения с обитателями нескольких других деревень, ученый создал важные предпосылки для развертывания этнографических и антропологических исследований. Однако осталось еще преодолеть или хотя бы ослабить языковый барьер. «Изучение первого папуасского диалекта (языка бонгу, на котором говорили жители трех ближайших деревень. — Д Т.), — писал Миклухо-Маклай, — было сопряжено для меня с большими трудностями, так как не было лица, которое могло бы служить переводчиком для обеих сторон. Названия, которые я желал узнать, я мог получить, только или указывая на предмет, или с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источниками многих недоразумений и ошибок»[466]. «Узнал только сегодня, т. е. на 5-й месяц пребывания, название слов "утро", "вечер", названия ночи еще не добился, — записывает он, например, в дневнике 25 января 1872 года. — Смешно и досадно сказать, что только сегодня узнал наверное, как сказать по-папуасски слово "хорошо" или "хороший". До сих пор я уже два раза был в заблуждении, предполагая, что знаю это слово»[467]. К концу своего первого пребывания на этом берегу Миклухо-Маклай, по его собственному признанию, знал всего лишь около 350 бонгуанских слов[468]. Вместе с тем он утверждал, что к этому времени «находил свое знание языка почти достаточным, чтобы повсеместно обращаться с папуасами. К.Д. Рончевский, описывая посещение «Изумруда» местными жителями, также отметил, что, «свободно и бегло говоря по-астролябски, Маклай немедленно отвечал на все их вопросы»[469].

Строго говоря, Миклухо-Маклай столкнулся не с одним а с множеством языковых барьеров, так как в районе залива Астролябия папуасы употребляли не менее пятнадцати языков, зачастую сильно отличавшихся друг от друга[470]. «Жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных диалектах, что почти не понимают друг друга, — писал Миклухо-Маклай. — Во время моих экскурсий, если они длились больше одного дня, мне требовались два или даже три переводчика, которые должны были переводить один другому вопросы и ответы. Только пожилые люди говорят на двух или трех диалектах; чтобы научиться им, папуасы в юношеском возрасте проводят некоторое время в чужих деревнях»[471]. Николай Николаевич пытался записывать слова из языка не только Бонгу, но и всех посещенных им деревень. Но эти словники были короткими и неточными. Вдобавок папуасы на расспросы об их обычаях «отвечали большею частью только из вежливости, чтобы отделаться каким-нибудь ответом»[472]. Впрочем, исследователь почти не прибегал к расспросам: получив возможность «свободно заглянуть в семейную и общественную жизнь папуасов», он предпочитал всё видеть собственными глазами.

«На мою долю, — писал Миклухо-Маклай, — выпало редкое счастье наблюдать население, жившее еще полностью вне сношения с другими народами и притом на такой стадии развития цивилизации, когда все орудия труда и оружие изготовляются из камня, кости и дерева»[473]. И ученый воспользовался этой возможностью. Он тщательно и подробно описал в дневниках и статьях хозяйство и материальную культуру своих темнокожих друзей, их повседневный быт, нравы и обычаи, уделил много внимания их самобытному искусству. Несмотря на несовершенство его методики, эти материалы остаются и по сей день важным источником по этнографии Новой Гвинеи, уникальным образцом полевой работы в тропиках, среди людей каменного века.

В дневниках и статьях Миклухо-Маклая встречается много интересных наблюдений не только о жизненном укладе, но и о социальном строе папуасов. Путешественник установил, что обитатели каждой деревни составляли общину, в которой господствовали принципы коллективизма, что в такой общине не было имущих и неимущих. «В этой общине, — писал он, — не было начальников, не было богатых и бедных, почему не было ни зависти, ни воровства, ни насилия»[474]. Как видно из записей Миклухо-Маклая, местные жители не имели ни наследственных, ни выборных вождей. Но из среды общинников стихийно выделялись «большие люди» (тамо боро), пользовавшиеся авторитетом благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магического ритуала. «Люди слушаются не их приказания, — отмечал Николай Николаевич, — но их совета или мнения»[475].

Принципиальное значение имело антропологическое изучение папуасов, ради которого прежде всего Миклухо-Маклай отправился на Новую Гвинею. С особой тщательностью ученый искал признаки, которые многие научные авторитеты того времени рассматривали в качестве специфических особенностей папуасской расы. Эти «авторитеты», сами никогда не видевшие коренных новогвинейцев или наблюдавшие их с палубы корабля, утверждали, будто папуасы обладают рядом «обезьяноподобных» черт. В научных трактатах, в том числе в «Естественной истории миротворения» Э. Геккеля, говорилось, что у папуасов волосы на голове растут пучками, кожа отличается особой шершавостью и т. д. Миклухо-Маклай считал своим долгом проверить эти утверждения — и в итоге опроверг их. Изучив волосяной покров жителей Бонгу, он записал в дневник: «Волосы растут, как я убедился, у папуасов не группами или пучками, как можно прочесть во многих учебниках по антропологии, а совершенно так же, как у нас. Это для многих, может быть, очень незначительное наблюдение разогнало мой сон и привело меня в приятное настроение духа»[476].