Читать онлайн «Грановский». Страница 31

В первом отношении важна сама органическая теория: именно ее принципы Грановский считает нужным положить в основание анализа истории, и, как мы помним, саму философию истории в форме органической теории он излагает своим слушателям именно для этого — объяснить, с какой точки зрения они будут изучать историю. Но и наоборот: современные вопросы — отношение к эксплуатации, обоснование идеала общественного устройства, роль и оценка революций и т. п. — Грановский пытается решать способом аллюзий, т. е. осмыслением настоящего на материале прошлого и формулированием оценок и выводов относительно настоящего с помощью оценок и выводов относительно прошлого. Но при определенной плодотворности этого «актуализма» Грановский именно здесь и впадал в те модернизации, в те заблуждения, от которых в связи с таким пониманием практической пользы истории его предостерегал Станкевич и которые в современной терминологии можно обозначить как «редукционизм».

Пытаясь в «судьбе отцов» искать объяснение судеб современности, Грановский приходит к ряду антиисторических аналогий и заключений, не фиксируя существенных социальных, исторических различий между социальными группами обществ античных, средневековых и современных ему. Рецензируя книгу Нитча «История Гракхов…», он вслед за автором полагает, что пролетариат и его нищета в современном капиталистическом обществе— явление старое, «исключительно нашему времени принадлежащее и его обвиняющее…» (3, 447). Исключая патриархальный Восток, пролетариат существовал во все времена и у всех народов (см. там же). Подобным же образом проводится аналогия между аграрным движением времен Гракхов и аграрным движением в Соединенных Штатах в 30—40-х годах XIX в. «Таким образом, — заключал эту аналогию Грановский, — чрез две тысячи лет, за пределами древнего мира поднялись вопросы, над решением которых потратили столько сил Фламинии, Сципионы, Катон и Гракхи» (3, 458).

Итак, органическая теория и ее методологическая интерпретация претерпели довольно значительную эволюцию.

Что касается изложения Грановским истории философии истории, то оно существенных изменений почти не получает, оно остается прежним изложением традиции, приведшей к органической теории, с некоторым усилением стремлений внедрить естественнонаучную методологию в историческую.

Анализ самой истории остается в целом таким, который Чернышевский (говоря об уровне тогдашней западной науки и имея в виду таких ее корифеев, как Ф. П. Г. Гизо, Ф. К. Шлоссер, Б. Г. Нибур, Т. Б. Маколей) характеризовал как преобладание политической истории, как исследование «политического и умственного элементов народной жизни…» (86, 3, 364).

В сущности так же характеризовал курсы Грановского этого периода, публикуя и комментируя их, П. Н. Милюков. По Милюкову, Грановский рассматривал историю вообще и средневековую в частности как основывающуюся на определенных идеях, «стихиях», «началах». Он писал, используя цитаты из записи курса 1845/46 учебного года, что для Грановского «вся жизнь средних веков… состоит в борьбе абстрактных противоположностей, императорской и папской власти, феодализма и духовной иерархии…» (67, 219). Грановский, по мнению Милюкова, «основных причин разрушения Рима… ищет в мире нравственных явлений» (67, 222). Милюков приводит записи, из которых видно, что сферой анализа Грановского были правовые, культурные, политические отношения и факты.

Характеризуя эволюцию Грановского во второй период в целом, можно сказать, что начавшийся процесс расшатывания идеалистических основ органической теории из-за введения в теорию и отчасти в практику исторического исследования объяснений, исходящих из учета природных условий жизни общества, углубил противоречие между этой тенденцией и исходной шеллинго-гегелевской идеалистической теорией исторического процесса.

тобы и далее проследить эволюцию взглядов Грановского, для нас достаточно будет лишь отметить новые тенденции во введениях к поздним курсам и идеи, высказанные Грановским в печати. Прежде всего — несколько общих сведений о теоретических введениях к курсам.

В середине — конце 1840-х и в 1850-х годах Грановский расширяет рамки своих чтений: он вводит в них древнюю историю и предполагает теоретическое введение. Это обстоятельство имело не просто формальное значение. Теперь в теоретические введения включалась новая проблематика: ранняя история человечества, т. е. такие проблемы философии истории, как происхождение человеческого общества, возникновение социальных форм его жизни.

Введение к курсам этого периода Грановский строит как развернутый ответ на всегда волновавший его вопрос о пользе изучения истории. В этой связи он расширяет и углубляет очерк историографии. Наука история в своем содержании и смысле, заключает он, «откроется не иначе, как через краткое обозрение исторического развития науки — от начала до настоящего конца» (19, тетр. 1, л. 2). Грановский говорит о христианских историках, о Макиавелли, Болингброке, Монтескьё. «Первой попыткой преобразовать историю» так, чтобы рассказать ее как «историю одного человека» (19, тетр. 1, л. 5), была попытка Вольтера. Само это развитие изображено теперь с некоторым уточнением. Начало философии истории возводится теперь не к И. Изелину, а к Дж. Вико, вводятся некоторые другие новые имена, например Ф. Шиллер (19, тетр. 2, л. 4).

Несмотря на эти вариации, Грановский остается приверженцем органической теории, т. е. идеалистической философии истории.

Подчеркивая, как и прежде, тесную связь истории и философии, Грановский еще энергичнее, чем прежде, критикует материалистическую философию XVIII в. (19, тетр. 1, л. 11); он считает, что органическая теория не могла достичь зрелости, пока не преодолела своей локко-кондильякской формы, а это смогли осуществить, по его мнению, лишь Шеллинг и в особенности Гегель. Даже и в поздних своих курсах Грановский не утрачивает былого пиетета к философии истории немецкого диалектического идеализма и по-прежнему конкретно определяет роль его корифеев в ее разработке. Кант обратился к истории с новыми вопросами и определил задачу философии истории, Фихте развил «чисто этические воззрения», по которым «торжеством истории» должно быть «осуществление абсолютной нравственности» (19, тетр. 1, л. 4). «Самое верное воззрение на историю… Шеллингово. В своей философии тождества… он показал, что во всей природе как мире видимом, так и в мире духовном стоят одни неизменные законы». «Гегель докончил начатую систему Шеллинга; его философия истории есть одно из лучших произведений немецкой философии», а «его другие сочинения… высказывают его высокое понимание истории» (19, тетр. 2, л. 4–4 об.). Древняя история, по мнению Грановского, понята Гегелем лучше средней, хотя провозглашение среднего и нового времени порождением германского духа является заблуждением Гегеля. «Он истиной пожертвовал для системы; воззрение Гегеля во всяком случае неверно», — продолжает Грановский критику националистической тенденции философии истории Гегеля.