Читать онлайн «Стратегии счастливых пар». Страница 88

Строки, процитированные в эпиграфе к этому разделу, взяты из письма, написанного Зинаидой Гиппиус в возрасте двадцати пяти лет. Они кричат о расщеплении ее личности на две равнозначные для восприятия сферы: неизменной жажды самореализации и духовного роста, с одной стороны, и неугасимого стремления плоти если не к чувственным наслаждениям, то к их заменителю в виде нескончаемой череды изнывающих поклонников – с другой. Если для него любовь всегда оставалась следствием познания, для нее она была острой сердечной необходимостью, ей не хотелось вдохнуть больше кислорода, чем могли принять легкие. И все же разрыв между собственными представлениями о благополучии души она преодолела самостоятельно: муж не мешал ей разбираться в себе, и, возможно, эта выдержка также может быть отнесена к элементам верной тактики в построении отношений, из которой потом слагается стратегия. Пожалуй, лучше всего это прослеживается в создании Зинаидой так называемого тройственного союза, когда внутрь пары ею был сознательно впущен третий – Дмитрий Философов. Сближение с этим, в то время молодым, человеком и близким другом Сергея Дягилева (по некоторым более смелым оценкам, Философов был любовником Дягилева, славившегося своими гомосексуальными миньонами) состоялось на фоне его «религиозного спасения», несомненно также задуманного этой ловкой женщиной. Люди, которые наблюдали за развитием этой неординарной ситуации, отмечали, что Зинаида Гиппиус откровенно обхаживала Философова и была в него влюблена. Так ли это, утверждать сложно, однако известны следующие строки самого Философова, адресованные Гиппиус: «…мне физически отвратительны воспоминания о наших сближениях» и «…у меня выросла какая-то ненависть к твоей плоти, коренящаяся в чем-то физиологическом». Если принять во внимание искреннее стремление Философова к духовному сближению, то поведение Зинаиды покажется, мягко говоря, странным. Во всей этой истории с «троебратством», продлившимся много лет, интересна позиция Мережковского, пустившего все на самотек. Уверовавший в то, что человек «создавался Богом не для исторического бытия с его жестокостью, страданиями и неизбежной смертью, а для прославления своего Творца в вечной любви к нему», он безропотно следовал своей философии. Гармония духа ему представлялась более дорогим приобретением, чем попытки докопаться до деталей в отношениях своей жены с другими мужчинами. «Где же тут счастливая пара?!» – мог бы воскликнуть иной, наблюдая за отклонениями от норм морали в отношениях мужчины и женщины. Но сила Мережковского как раз и состояла в том, что ему оказалось подвластным вскрыть новый пласт сознания людей, окружавших его. А искусство их семейной жизни – в способности пережить дрейф их корабля в среде мелей и вернуть его на океанский простор, несмотря ни на что быть вместе и ощущать себя комфортно и, вполне вероятно, счастливо. Внутри союза действовал защитный механизм вытеснения: все негативное игнорировалось, забывалось, сознательно или неосознанно убиралось из кладовой сознания, как ненужный мусор. Они научились жить на позитиве, и в этом состоял главный козырь стратегии семейного успеха.

Духовная близость в итоге победила все иные устремления. Они порой настолько тонко чувствовали друг друга, что угадывали или предвосхищали устремления друг друга. Вот как Гиппиус преподносит эту формулу духовного единения: «…случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д[митрия] Сергеевича]. Я ее высказывала раньше, чем она же должна была встретиться на его пути. В большинстве случаев он ее тот час же подхватывал (так как она, в сущности, была его же), и у него она уже делалась сразу махровее, принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказыванием ограничивалась, я тогда следовала за ним». В целом их взаимное влияние на творчество друг друга было настолько велико, что идеи, высказанные в произведениях и одного и другого, переплетались. Порой даже происходили забавные казусы, как однажды подаренное мужу стихотворение, потом опубликованное в его сборнике и случайно повторенное в собственном.

Как часто случается в парах, где один кажется прикованным к другому невидимыми цепями, Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус были похожи на колоритную непонятную субстанцию, в чем-то единую, а в чем-то настолько разнородную, что их объединение противоречило всем законам физики и химии. Часто они вызывали изумление у наблюдавших со стороны своей полной несхожестью, но парадокс соединения несоединимых элементов и уникального взаимного дополнения придавал союзу очарование загадки, завораживал пренебрежением стандартами и в конце концов делал его исключительным и неповторимым. Редко кто так дополнял друг друга, как эти два человека, поглощенных литературой, поэзией и философско-религиозной реконструкцией сознания. Проповедуя некую истину, кажущуюся единственно верной, они действовали совершенно по-разному, и именно поэтому их спайка создала монолит, способный то демонстрировать эффект тарана, то действовать с таким обволакивающим, поглощающим давлением, что бороться с ними уже не представлялось возможным и было лишено всякого смысла.

Несколько женственному Мережковскому была необходима экзальтированная сила превратившейся в стремительное оружие женщины. Избранная миссия проповедников праведной жизни и обновленной веры требовала постоянной активности. А Зинаида Гиппиус была способна действовать, используя завораживающие уловки женщины, чтобы, как только бдительность окружающих окажется притупленной, мгновенно проглотить необходимый объект, как удав свою жертву. Ее психическая установка была мужской и непререкаемой, но прикрытой женской прелестью. Ее женская хрупкость ассоциировалась с тонкими изделиями из муранского стекла, а на деле Гиппиус скорее напоминала своей твердостью алмаз. Но эта невероятная сила почти всегда служила единственному: укреплению общей с мужем стратегии. Ибо всякий раз, шокируя окружающих, Зинаида стремилась к их духовному совращению, довершить которое был способен лишь исполинский разум Мережковского. Биографы на всякий лад рассказывали о проделках этой женщины, у которой за обликом фурии скрывалась тонкая душа, жаждущая признания интеллекта даже более, чем собственного очарования. Впрочем, все это в ней, кажется, перемешалось настолько, что только с возрастом она осознанно научилась подавлять непреодолимое влечение своего огненно – жаркого либидо. Зинаида Гиппиус, к примеру, могла появиться на религиозно-фи-лософском собрании для дискуссии по проблемам веры «в глухом черном просвечивающем платье на розовой подкладке». Вот как описывает это событие Вульф: «…при каждом движении создавалось впечатление обнаженного тела. Присутствующие на собрании церковные иерархи смущались и стыдливо отводили глаза…»