Читать онлайн «Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6». Страница 19

Отчасти это было связано с моим собственным образованием, квалификацией, способностями и складом ума. Выходит, мне придется рассказать о себе, даже отчасти похвалиться. Обещаю, впрочем, что мое отступление будет недолгим.

Мой отец научил всех своих четверых детей читать еще в раннем возрасте — уже к четырем годам я читал весьма бегло и с большим интересом. Как он — по горло занятый и весьма успешный государственный служащий (еще до сорока лет он был уже командором ордена Британской империи), к тому же обладавший неважным здоровьем — находил время и силы это делать, не могу себе представить. Он был изумительным педагогом; секрет, я думаю, заключался в том, что он учился вместе с нами. К тому времени, когда я пошел в детский сад, помимо многих других книг и по ныне неведомой мне причине я уже десять раз прочитал книгу Кингсли «Дети воды»[21]. Меня отдали в класс умеющих читать — и нашей настольной книгой стали именно «Дети воды». Итак, мое образование продолжалось в детском саду, в первой подготовительной школе, второй подготовительной школе, а также при непосредственном участии отца. Он, как и его знаменитый брат Алан, изучал математику в Вестминстере, хотя, в отличие от Алана, в университет не пошел. Мне не суждено было стать математиком, но отец привил мне интерес к арифметике и алгебре. Его величайшая любовь была связана с книгами, и мы, дети, росли в доме, битком забитом произведениями английской классики.

У меня выявились неплохие способности к умственному счету, я хорошо запоминал разного рода информацию, даты и названия. Я стал, по сути, ходячим альманахом Уисдена. Результаты матчей по крикету и имена игроков начала 1920-х до сих пор сохранились в моей памяти. Вообще-то не так давно я самолично проверил это утверждение и обнаружил, что для первой сотни игроков среднего уровня 1922 года я смог правильно назвать команды девяноста восьми. Стоит ли говорить, что наше семейство, само собой разумеется, увлекалось кроссвордами.

В моей второй подготовительной школе — той, которую, кстати, основал мой дедушка и которую посещал Сент-Джон Филби, — меня активно готовили к поступлению в гуманитарный вуз. Школа потратила немало сил, хотя эти усилия оправдались не сразу. Большую часть этого времени я посвятил изучению латыни и греческого языка. Учитель математики, человек весьма мудрый и разумный, просто вручил мне толстый том «Алгебры» Холла и Найта — с ответами в конце книги — и разрешил заниматься самостоятельно. Через год я добрался до бинома Ньютона, хотя при этом, чего греха таить, несколько пренебрег вещами, которые счел для себя менее интересными, — например, той же геометрией.

На свой тринадцатый день рождения я с блеском сдал экзамены в Вестминстер-скул. В конце моего первого года в Вестминстере я и еще несколько других учеников в колледже получили школьный аттестат, нечто похожее на нынешний аттестат об общем среднем образовании. Для этого мне понадобилось сдать пять зачетов. С четырьмя из них у меня не было проблем. Это латынь, греческий, французский и математика. Но мне нужен был еще зачет по истории, английскому языку или богословию, но ни к одной из этих дисциплин я не проявил достаточного внимания. Однако на помощь пришли числа и даты. За несколько часов до экзамена по истории я лихорадочно пытался изучить то, что должен был изучить раньше, когда впервые познакомился с отчетом Джона Уэсли, заполненным датами поездок и данными об обрядах новообращения в различных городах и округах. В тот день я с удовольствием обнаружил в реферате по истории вопрос об Уэсли. Экзаменаторы, должно быть, с удивлением получили целую страницу точных дат и статистики: возможно, они сочли меня ярым последователем методизма. Так или иначе, но с помощью Уэсли я получил заветный зачет по истории.

В том же летнем семестре 1926 года арифметический склад ума снова мне пригодился — и на сей раз это, возможно, произвело определенное впечатление на Кима Филби. В школе проводился арифметический конкурс Чейна (по сути, это была алгебра, а не арифметика). Участие было обязательным для тех, кто еще не получил школьный аттестат, и добровольным для остальных, но приз обычно получал ученик с наиболее незаурядными математическими способностями. К моему удивлению, когда был вывешен список результатов, я оказался первым, хотя, поскольку мне едва исполнилось четырнадцать лет, мне разрешили получить лишь младший, неосновной приз (в последний год пребывания в Вестминстере я снова принял участие в конкурсе и снова занял первое место, получив в итоге главный приз).

После школьного аттестата предстояло сделать выбор между классикой, историей, математикой и т. д.: я решил отдать предпочтение классике. Вообще, я в итоге оказался неплохим, хотя и не блестящим, знатоком античной истории. Возможно, я мог бы добиться несколько большего в науке или в той же математике; сейчас трудно сказать. Я продолжал немного заниматься математикой на стороне и изучал элементы исчисления, тригонометрию, статику и динамику. В конце третьего года обучения я получил высший аттестат по латыни и греческому, при этом математика считалась необязательной дисциплиной. После опубликования результатов оказалось, что в тот год я был единственным во всей стране, кто получил высшую степень отличия по классической дисциплине (латынь) и зачет по второстепенной дисциплине (математика). Понятно, что это звучит примерно так же, как и фраза о том, что «ты — единственный неуклюжий рыжеволосый человек, который в четверг проехал на велосипеде от Ваппинга до Уигана», но я предполагаю, что вышесказанное действительно говорит о несколько необычном складе ума, который мог вполне пригодиться для определенной работы в будущем.

В Оксфорде, где у меня была закрытая стипендия[22] в Крайст-Чёрч, я сдавал модерейшнз[23] (по классике) за пять семестров обучения и последний экзамен на степень бакалавра (философия, античная история) — за семь. Я получил приличную, хотя и не слишком вдохновляющую степень double second — ту, которую обычно стремятся избежать (поговаривали, что наиболее стоящими являются 1-я и 4-я степени). Но моя double second вполне оправдала себя и, без сомнения, помогла мне найти место в рекламном деле.

В те времена рекламную фирму Benson’s знали все. Одним из наших наиболее известных клиентов была компания Guinness, но с нами также сотрудничали Kodak, Bovril, Johnnie Walker, Austin, Colman’s, Will’s, а также многие другие весьма звучные в 1920-х и 1930-х имена. Роман Дороти Ли Сэйерс «Убийству нужна реклама» был написан как раз о фирме Benson’s, за пару лет до того, как я там появился, и чрезвычайно хорошо передает атмосферу умеренно одаренного дилетантизма. Рекламные идеи никогда не давались мне легко, но у меня выработалась некоторая «семейная» способность к сочинению стихов и пародий, которые иногда оказывались полезными для рекламы Guinness и других компаний. В целом работа была трудной и упорной; особенно плотно я занимался одним из наших самых интересных клиентов — фирмой Kodak. В отделе копирайтинга работало всего девять или десять таких, как я. Наш отдел отвечал за планирование рекламных кампаний, разработку идей, сочинение всех текстов, за контакты с различными клиентами и многое, многое другое. Надо сказать, что смертность в тот непростой период Великой депрессии была очень высокой; за пять с половиной лет работы в Benson’s лишь я и Майкл Барсли были двумя новичками в отделе, которым удалось пережить младенчество. Когда разразилась война, я, еще будучи холостым, по-видимому, в реальном исчислении был более обеспеченным человеком, чем впоследствии.