Читать онлайн «К музыке». Страница 53

Вечер. Переполненный зал. Сверкание люстр. Взволнованный и сосредоточенный дирижер становится во главе оркестра, чтобы передать свое ощущение Чайковского, его музыки, его мира. Мы видим лицо дирижера, слышим и видим оркестр. И от начала и до конца воспринимаем симфонию, словно находимся вместе с публикой в зале.

Авторы фильма отказались от мысли «разглядывать» инструменты и музыкантов. Оркестр выступает как единый творческий коллектив, увлеченно откликающийся на тончайшие указания дирижерской палочки, на взгляд, на еле заметное движение бровей. И вместе с Мравинским осуществляет служение великой музыке. Как благородна эта игра! Как превосходен Мравинский! С какой точностью передана стройная форма симфонии в сочетании с тончайшей прорисовкой каждого ее эпизода, каждой детали.

Великий немецкий писатель Э. Т. А. Гофман говорил, что настоящий музыкант весь живет творением, которое он воспринял в духе мастера и в том же духе исполняет, пренебрегая желанием так или иначе выставить свою личность.

Как подходят эти слова к Мравинскому!..

Через несколько дней телевидение показало нам одно из самых поэтичных созданий Бетховена – Четвертую симфонию. Ей тоже предпослано настраивающее слово комментатора, и репетиция, и рассказ Мравинского о том, как вынашивается и воплощается замысел исполнителя, рассказ-исповедь, поразительный по бесстрашию искренности… В отличие от симфонии Чайковского, бетховенская симфония звучит при пустом зале. И в таком приеме есть что-то волнующее. И это одно из лучших исполнений Мравинского, какие я слышал, – он как-то особенно любит эту симфонию.

…И снова, в утреннем освещении пустого зала мы следим за работой удивительного оркестра. Проверяется звучание одного из самых мощных произведений европейской музыки – Четвертой симфонии Брамса, которую выдающийся музыковед И. И. Соллертинский назвал инструментальной драмой, потоком взволнованной, страстной и глубоко трагической музыки. Анализ Мравинского, работа над каждым тактом, их повторение доставляют огромное удовольствие и позволяют с особой остротой ощутить, что и самый труд музыканта прекрасен, как прекрасен и результат труда.

Четвертый фильм посвящен одному из самых замечательных сочинений нашего великого современника Дмитрия Шостаковича – его Пятой симфонии. Многое в жизни обоих музыкантов связано с ней. Потому что первым исполнил ее в Ленинграде в ноябре 1937 года Мравинский. И потому что исполнение это превратилось тогда в крупнейшее общественное и художественное событие. Вот уже тридцать семь лет не расстается Мравинский с Пятой симфонией. Тридцать семь лет продолжается его работа над ней. Сам он считает, что его понимание симфонии в 1937 году и нынешнее ее понимание значительно разнятся друг от друга. Впрочем, скажем мы от себя, так и должно быть с великим произведением, которое останется жить в веках, отвечая любому времени именно в силу того, что ответило своему и стало его выражением.

А потом Мравинский первым продирижировал Шестую, Восьмую, Девятую, Десятую, Двенадцатую симфонии Шостаковича, в числе первых, с глубочайшим проникновением исполнил Пятнадцатую.

Завершается фильм прекрасным словом Мравинского. И слово это шире, чем рассказ о конкретном произведении. Тут идет речь о музыке Шостаковича в целом, о сложном процессе взаимопонимания художника-создателя и художника-исполнителя. Тут и воспоминания о начале их творческой дружбы, и о системе работы над симфоническими творениями Шостаковича…

Четыре великих симфонии. Разные времена. Разные страны. Разные стили. И в каждом из фильмов симфония звучит с начала до конца, не прерываемая ни одним словом.

Но, может быть, следовало этим и ограничиться?.. Нет. Без размышлений Мравинского это были бы фильмы для людей, искушенных в симфонической музыке, умеющих в ней разбираться. Слово Мравинского – это как бы посвящение в симфонию, создающее ту атмосферу, в которой телезритель сливается с публикой в зале и участвует в торжестве музыки.

Но, может быть, ни к чему великолепный пояснительный текст комментатора?.. Нет-нет! Голос комментатора нужен, необходим. Он приуготовляет к знакомству с Мравинским и к восприятию музыки. С таким словом не выступишь перед переполненным залом. И публика не пойдет за кулисы к Мравинскому, чтобы он рассказал ей о своем отношении к величайшим симфониям. Это возможно только на телевидении. Удивительно! Люди, непричастные к симфонической музыке, говорят мне, что никогда еще не слушали с таким вниманием симфонию и что, сидя у телевизора, они прочувствовали ее лучше, чем в зале, что экран приблизил к ним не только лицо дирижера – приблизил самую музыку.

– И все-таки, – спросите вы, – почему же именно эти фильмы оказались такими доступными?

Ну, конечно, благодаря тому, что в основе всех четырех – великолепный сценарий. И потому, что сняты эти фильмы изобретательно, поэтично. Но главное, потому, что симфония в исполнении волшебного ленинградского оркестра и его замечательного руководителя, и рассказ о симфонии, и изобразительный ряд – все это вместе создает образ – образ симфонии, образ Мравинского, образ оркестра. Поэтому, будучи предельно достоверными, фильмы эти являют собой великолепные художественные создания.

«Фильмы с Мравинским» помогают постижению величайших образцов музыки философской, которая становится доступнее от того, что «конструкция» этих фильмов оказалась телевизионной и музыкальной не по названию, а по самому существу.

Ощущение праздника, настоящего праздника, испытываешь в Большом зале Московской консерв атории в концертах Государственного академического симфонического оркестра Союза ССР под управлением Евгения Светланова – ощущение яркости, ясности, мощи. И новизны. Невольного удивления. Ибо многие сочинения ты слышал десятки раз, привык уже к общепринятым темпам, к «проходным» местам, к раз навсегда установленным соотношениям звучностей… И вдруг – как открытие! – исполнение Светланова. Словно с гениального полотна сняли слой старого лака, и краски засверкали, как в старину. Какое дыханье, естественность фразировки, убедительность, красота звука!

Это каждый раз идет у Светланова от постижения поэтического замысла композитора, от глубокого уважения к музыкальному тексту, от тактичнейшего использования тех прав, которые партитура предоставляет дирижеру на его собственное художническое усмотрение. И самой музыкой наслаждаешься в его концертах, и безупречной игрой покоренного дирижером оркестра. Да, покоренного. Но это дирижерское полновластие чудесно сочетается у Светланова с человеческой скромностью, с уважением к сидящим перед ним замечательным музыкантам. Артистизм уживается в нем с деловитостью, мощный темперамент – со строгим самоконтролем. Вот он становится перед пюпитром: статная фигура, руки пластичны, взмах экономен, отчетлив. Ничего показного. Все соображено и продумано. И в то же время – сердечно, исполнено поэтического одушевления, любви к исполняемому творению и, кажется, рождается впервые в этом концерте, при вас. С радостью вспоминаю всегда увертюру к «Руслану» Глинки! Учитель Светланова – дирижер Александр Васильевич Гаук говаривал, что с заигранной музыки любит «снимать кору». Послушайте когда-нибудь, как звучит «без коры» у Светланова эта светоносная увертюра! Или недавно он играл «Арагонскую хоту» Глинки: как выявилась тут способность к перевоплощению – и Глинки, и дирижера!