Читать онлайн «Геродот». Страница 115

Завершим эту главу несколько парадоксальным утверждением: Геродот не просто вполне оправдывает эпитет «Отца этнографии» — с этим спорить никак невозможно. Более того, он достоин носить этот эпитет, может быть, даже в большей степени, чем титул «Отца истории». Ведь мы уже видели: историки в греческом мире имелись и до Геродота. Он превзошел их всех, но ведь и сам уже очень скоро во многих отношениях был превзойден. Фукидида принято считать представителем более высокой ступени в эволюции историографии.

Совсем иной оказывается роль галикарнасца, когда речь заходит о развитии этнографической науки. Похоже, тут он был в полном смысле слова первопроходцем, не имевшим предшественников. А самое главное — его достижения в сборе этнографических данных не были никем превзойдены не только в Античности, но и на протяжении двух с лишним тысяч лет, прошедших после него. Дальнейшие штудии в этой сфере, иногда предпринимавшиеся и в Древней Греции, и в Древнем Риме, и позже, в эпоху Средневековья, по сравнению с геродотовскими производят совсем убогое впечатление. В них нет никакой заинтересованной наблюдательности, никакой скрупулезной точности; по большей части они представляют собой мало на чем основанные фантазии, творение мифов о чужих народах под влиянием предвзятых представлений о том, что хорошо, а что плохо, то пренебрежительную насмешку над их «примитивностью», то, наоборот, безудержную идеализацию патриархальной простоты их бытия, контрастирующей с «испорченностью нравов» в более цивилизованных обществах…

На этом фоне объективные этнографические описания Геродота просто не были поняты, к ним относились без всякого доверия. Перелом наступил только с эпохи Великих географических открытий. После визитов Колумба в Америку, кругосветного плавания Магеллана, за которым последовали многочисленные другие дальние путешествия, после проникновения в дебри Черной Африки европейцы ближе познакомились с целым рядом этносов, стоявших на разных стадиях первобытности. И вот тут-то они не могли не заметить, до чего многие стороны жизни этих народов, их обычаи, ритуалы, представления совпадают с тем, что давным-давно проницательно описал Геродот! Наличие этих параллелей стало мощнейшим фактором в реабилитации доброго имени историка. Ведь о случайных совпадениях речь явно идти не могла; с другой стороны, столь же явно и то, что «Отец истории» не мог видеть, допустим, американских индейцев.

Начали устанавливаться некие всеобщие закономерности этнического развития человечества. И только тогда наблюдения Геродота оказались по достоинству оценены, в нем разглядели подлинного основоположника этнографической науки, намного опередившего свою эпоху, писавшего в то время, когда еще и сама мысль о возможности существования такой научной дисциплины никому не могла прийти в голову.

Перед нами в основном прошла жизнь великого историка — кроме разве что самых последних лет, о которых будет сказано ниже. Мы узнали о деятельности и творчестве Геродота то, что позволили источники. Наступает пора постепенно подходить к итогам, попытаться охарактеризовать личность и мировоззрение неуемного галикарнасца, как они отразились в его труде.

Многое уже было в той или иной связи затронуто выше, но затронуто, как правило, разрозненно, разбросано по разным частям книги. Теперь настало «время собирать камни». Что же за человек был Геродот? Постараемся реконструировать его единый, целостный духовный облик.

Одна из самых ярких и известных фигур не только для древнегреческой мифологии, но и для всего древнегреческого сознания (пожалуй, и подсознания тоже) — Одиссей. Как не похож этот персонаж гомеровских поэм на обычный, «ходульный» образ героя, сокрушающего врагов исключительно силой и мужеством, — героя, каких множество и в эллинском эпическом цикле (Геракл, Ахилл, Персей, Аякс и десятки других), и в эпосе других народов мира (будь то шумерский Гильгамеш, индийский Рама или персидский Рустам)! Одиссей среди них уникален. Конечно, и ему тоже не занимать ни мужества, ни силы, но главное в нем — другое: острый ум, проницательность, находчивость, любознательность. Одиссея называют «хитроумным», «многосведущим»; он — неутомимый путешественник по Средиземноморью. Этот царь Итаки, в сущности, в наибольшей степени воплотил в себе основные особенности древнегреческого этноса, позволившие ему создать блистательную античную цивилизацию.

Каждый эллин был «немножко Одиссеем». Вполне закономерно, что в среде народа, породившего такой мифологический образ, появился «Отец истории» — человек, который, если уж подбирать к нему один, самый подходящий эпитет, должен быть назван Исследователем. Именно так — с большой буквы.

Геродот с большим правом, чем кто-либо другой из писателей Эллады и всего Древнего мира, может считаться «наследником Одиссея», родственным ему по духу. И он тоже провел жизнь в путешествиях — кстати, маршруты странствий Одиссея и Геродота отчасти совпадают. Интересен на первый взгляд малозначительный, но характерный нюанс: оба искали родину, и оба в конце концов ее обрели — правда, Геродот обрел не там, где покинул…

«Отец истории», как и царь Итаки, страстно тянулся ко всему новому, неизведанному. Он тоже был находчив, изобретателен, дальновиден. Не случайно Геродот умеет ценить ум и презирает человеческую глупость, что не раз проявляется в его труде. С особым удовольствием повествует он о разного рода хитрых («одиссеевских»!) выдумках, уловках, трюках, с помощью которых одни исторические персонажи вводят в заблуждение других и одерживают над ними верх. Побеждать подобает не грубой силой, а интеллектом — таково кредо нашего героя.

Приведем лишь один, но очень типичный пример из рассказа Геродота об афинском тиране Писистрате, жившем в VI веке до н. э. Писистрат был изгнан согражданами из полиса, но вскоре замыслил опять возвратиться к власти и вступил для этого в сговор с другим афинским аристократом — Мегаклом из рода Алкмеонидов. «Для возвращения Писистрата, — пишет Геродот, — они придумали тогда уловку, по-моему, по крайней мере весьма глупую. С давних пор, еще после отделения от варваров, эллины отличались большим по сравнению с варварами благоразумием и свободой от глупых суеверий; и все же тогда эти люди, Мегакл и Писистрат, не постеснялись разыграть с афинянами, которые считались самыми хитроумными из эллинов, вот какую штуку»… «Штука» заключалась в следующем: в одной из аттических деревень отыскали рослую и красивую девицу, нарядили ее богиней Афиной, и Писистрат, поставив ее рядом с собой на колеснице, въехал в город: вот, дескать, сама божественная покровительница Афин благоволит к бывшему тирану! «В городе все верили, — завершает Геродот, — что эта женщина действительно богиня, молились смертному существу и приняли Писистрата» (I. 60). Так и представляется, как историк саркастически улыбается, описывая этот эпизод — судя по всему, действительно имевший место{166}.