Читать онлайн «Геродот». Страница 113

Уже с первого взгляда видно, что перед нами — типичный архаический миф, с очень характерной для него структурой, нашедшей отражение, например, в сюжетах многих волшебных сказок, восходящих к глубокой древности. Сразу бросается в глаза «трехчленное» построение повествования: главные герои — три брата, причем, что особенно интересно, победителем среди них оказывается младший. Как тут не вспомнить таких знакомых нам с детства сказочных персонажей, как Иван-царевич или Иван-дурак! Они тоже — младшие, третьи сыновья в своих семьях, а между тем удача сопутствует именно им. Во многих древних обществах, кстати, положение младшего сына в семье было, как ни парадоксально, самым престижным и даже наиболее выгодным: именно он становился главным наследником отца, и именно к нему (а не к старшему, как принято в рамках нынешних представлений) переходил отцовский престол, если отец являлся правителем. Именно такие реалии, насколько можно судить, отразились как в скифском мифе, так и в русских сказках.

Не потому ли скифы заявляли, что они «моложе всех»? Вообще-то по меркам большинства народов это звучит несколько неожиданно. Народы обычно хотят казаться очень древними, желательно — самыми древними. Это создает некое «историческое право». Особенно ярко подобная позиция выступает в египетском логосе Геродота: жители долины Нила гордятся колоссальной древностью своей страны и своего народа. А у скифов, как видим, всё наоборот: они с гордостью подчеркивают, что их народ — самый молодой. Уж не потому ли, что по скифским представлениям «самый молодой» — значит «самый лучший»? Не потому ли, что младший — в их понимании естественный «кандидат на царство»?

В процитированном рассказе фигурирует Зевс. Мы уже знаем, что Геродот, подобно всем своим современникам, имеет склонность отождествлять «варварских» богов со своими, эллинскими, и называть их привычными грекам именами. При этом в другом месте он дает еще и некий «список соответствий» между скифскими и греческими именами богов: «На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совершенно правильно) — Папей, Гея — Апи, Аполлон — Гойтосир, Афродита Небесная — Аргимпаса, Посейдон — Фагимасад» (IV. 59). Кстати, именно изучая эти имена (и некоторые другие), ученые-лингвисты пришли к выводу, что скифский язык относится к иранской группе и, следовательно, к индоевропейской семье.

Не потому ли историк дает на первый взгляд не очень понятую ремарку к скифскому имени верховного бога — Папей? Почему он говорит, что называть его так «совершенно правильно»? Объяснение может быть только одно: имя Папей на всех индоевропейских языках вызывает одни и те же ассоциации — с отцом. Отнюдь не только по-русски ласковое имя, которым ребенок называет отца, звучит как «папа». Получается, Папей — бог-отец, пекущийся о людях.

Продолжим цитировать Геродота: «У скифов не в обычае воздвигать кумиры, алтари и храмы богам, кроме Ареса… Аресу же совершают жертвоприношения следующим образом. В каждой скифской области по округам воздвигнуты такие святилища Аресу: горы хвороста нагромождены одна на другую… На каждом таком холме водружен древний железный меч. Это и есть кумир Ареса. Этому-то мечу ежегодно приносят в жертву коней и рогатый скот, и даже еще больше, чем прочим богам. Из каждой сотни пленников обрекают в жертву одного человека…» (IV. 59–62). Культ бога войны, который отождествлен здесь «Отцом истории» с греческим Аресом, действительно занимал (и не мог не занимать) важное место в религиозных представлениях скифов — народа воинственного, стоявшего в описываемую эпоху на переходной стадии от родо-племенного строя к государственности. Основным культовым предметом, связанным с богом войны, так сказать, его материальным воплощением, Геродот совершенно справедливо называет меч. Такие скифские короткие мечи-акинаки, хорошо известные археологам, представляли собой, несомненно, главное, самое распространенное оружие в среде скифов.

«Военные обычаи скифов следующие. Когда скиф убивает первого врага, он пьет его кровь. Головы всех убитых им в бою скифский воин приносит царю. Ведь только принесший голову врага получает свою долю добычи, а иначе — нет. Кожу с головы сдирают следующим образом: на голове делают кругом надрез около ушей, затем хватают за волосы и вытряхивают голову из кожи… С головами же врагов (но не всех, а только самых лютых) они поступают так. Сначала отпиливают черепа до бровей и вычищают. Бедняк обтягивает череп только снаружи сыромятной воловьей кожей и в таком виде пользуется им. Богатые же люди сперва обтягивают череп снаружи сыромятной кожей, а затем еще покрывают внутри позолотой и употребляют вместо чаши» (IV. 64–65).

Обычаи, о которых здесь рассказано, могут шокировать читателя наших дней своей варварской жестокостью и грубостью. Вряд ли и современникам Геродота слушать или читать такое было очень приятно. Но историк, как всегда, верен своему обыкновению — честно и подробно рассказывать о том, что он знает. Правдивость приведенной здесь информации подтверждается многочисленными параллелями — этнографическими исследованиями быта различных слаборазвитых народов. У них мы встречаем очень похожие обычаи: и питье крови врага (считалось, что с ней к победителю переходит жизненная сила поверженного), и снятие с головы кожи с волосами, то есть скальпа, — как тут не припомнить североамериканских индейцев? А что касается обычая изготовления чаш из черепов врагов, то он был распространен среди кочевников причерноморских степей еще и много веков спустя после того, как скифы сошли с исторической сцены. В X веке великий князь Киевский Святослав был убит печенегами в районе днепровских порогов — как раз на территории бывшей Скифии. Печенежский хан Куря приказал сделать из черепа Святослава чашу, украсить ее золотом и драгоценными камнями и пользовался ею на своих пирах.

Геродот рассказывает еще об одном страшноватом скифском ритуале, к которому обращались в случае, если умирал царь: «Они умерщвляют 50 человек из слуг удушением (также 50 самых красивых коней), извлекают из трупов внутренности, чрево очищают и наполняют отрубями, а затем зашивают… Всех 50 удавленных юношей сажают на коней следующим образом: в тело каждого втыкают вдоль спинного хребта прямой кол до самой шеи. Торчащий из тела нижний конец кола вставляют в отверстие, просверленное в другом коле, проткнутом сквозь туловище коня. Поставив вокруг могилы таких всадников, скифы уходят» (IV. 72).

Если верить «Отцу истории» (а не верить этому его рассказу нет никаких оснований), получается, что могилы скифских царей были окружены такого рода чудовищной «стражей» — отрядами трупов, сидящих на мертвых конях. В нескольких процитированных сейчас отрывках из труда Геродота может вызвать отталкивающее впечатление то, с какими физиологическими подробностями, чуть ли не смакуя, он повествует о разных отвратительных процедурах. Но следует учитывать, что греки по отношению к жестокостям были куда менее щепетильны, нежели мы, и на то есть целый ряд причин. Не говоря уже о том, что мы воспитаны на христианских ценностях, которые культивируют в людях доброту и милосердие, а время Геродота — дохристианское, нельзя также забывать, какое огромное, неотъемлемое место в жизни античных эллинов занимала война. Они воевали почти ежегодно, мир воспринимался не как норма, а скорее как редкая передышка в череде постоянных вооруженных конфликтов. А война — вещь жестокая и страшная. Снова и снова сталкиваясь с ее ужасами, греки были вынуждены приучить себя относиться к ним спокойно, принимать их как должное — иначе не выдержала бы психика. Заметим еще, что излюбленным чтением всех современников Геродота была «Илиада» Гомера. Ее тщательно изучали в школах, и большинство сколько-нибудь образованных людей знали большие куски из поэмы наизусть. Об «Илиаде» можно сказать: да, это великий, гениальный литературный памятник, но в то же время, может быть, во всей истории человечества нет другого столь же жестокого произведения. Сцены мучительных смертей излагаются Гомером во всех «красочных» подробностях. Сплошь и рядом встречаются пассажи вроде следующего: