Читать онлайн «Династия Плантагенетов. Генрих II. Величайший монарх эпохи Крестовых походов». Страница 26

Сразу же после Михайлова дня король приказал епископам явиться на совет в Вестминстер. Когда они собрались, Генрих II заговорил о жадности, лживости и прожорливости, в которых народ обвинял многих архидьяконов и сельских деканов. Потом он рассказал о том, какой скандальный характер приняло дело о служителях церкви, которые нарушали закон. За девять лет его царствования, заявил он, клирики совершили более сотни убийств, а изнасилований, грабежей и вымогательств – и вовсе без числа. И эти преступники, не подлежавшие гражданскому суду, остались практически безнаказанными.

Вильям Ньюбургский, сам клирик, но тем не менее оставшийся беспристрастным наблюдателем, отмечает:

«Епископы были больше озабочены сохранением свобод и чести священнослужителей, чем исправлением их нравов, полагая, что окажут услугу Богу и Церкви, если защитят от публичного наказания преступников, чьи пороки они, из-за их сана, отказывались или не желали обуздывать своим осуждением».

Впрочем, Герберт Бошам, самый преданный сторонник Томаса, пишет, что действия короля были продиктованы желанием установить мир и порядок в своем королевстве[101].

Все зло заключается в том, заявил Генрих II, что церковные суды требуют, чтобы всех служителей церкви судили только они, а приговоры этих судов такие мягкие, что никого не наказывают и не удерживают от преступления. Если священник опустился до изнасилования или убийства, то его совсем не пугает лишение сана. Вот если бы он знал, что его приговорят к смерти, как это делают гражданские суды, то он бы еще подумал, совершать преступление или нет.

Король предложил решить эту проблему, вернувшись к обычаям своего деда, как он это назвал, хотя свидетельств того, что Генрих I когда-либо проводил те процедуры, за которые ратовал его внук, у нас нет. Генрих II призвал епископов судить нарушивших закон клириков более сурово и передавать дела этих священнослужителей после того, как их признают виновными и лишат сана церковные суды, в руки гражданских судей для наказания. Кроме того, он потребовал, чтобы церковные суды не присваивали себе королевских прав, вынося приговоры о ссылке, ибо их может выносить только гражданская власть в лице своих судей.

Томас и епископы посовещались, и Бекет, от имени всех собравшихся, заявил, что уважение к духовному сану запрещает передавать клириков в руки светских судей.

«Было бы постыдным и негодным делом, – сказал он, – если бы королевская милость оказалась такой жестокой и ужасной, что руки, посвященные Богу, руки, которые незадолго до этого являли [верующим] образ Распятого Царя, Спасителя Мира, оказались бы связанными за спиной и объявлены руками вора, а голова, помазанная священным елеем, перед которой незадолго до этого склонялось королевское величие, прося о милости и прощении, качалась бы на позорной виселице с веревкой на шее»[102].

Эта защита священной природы духовенства была весьма трогательной, но она полностью игнорировала проблему, которую хотел решить король. Тогда он без лишних слов потребовал, чтобы епископы поклялись ему в том, что будут соблюдать древние обычаи. Но король и епископы их понимали по-разному. Для Генриха II они означали мир и порядок, которые принесло Англии правление его деда, а Бекет и его епископы вспомнили о жестокой борьбе, которую Генрих I вел с Ансельмом, пытаясь полностью подчинить себе архиепископа Кентерберийского. Томас Бекет, который считал Ансельма своим покровителем и стремился во всем подражать ему, сопротивлялся давлению Генриха II с такой же стойкостью, какую проявил Ансельм в борьбе с Вильгельмом Рыжим и Генрихом I. Архиепископ Кентерберийский не мог быть простым слугой короля; архиепископы существовали задолго до того, как в Англии появился король, да и сама страна обрела единство и национальное самосознание только благодаря Кентерберийскому престолу.

Помня о славных традициях своего престола и о длинной череде архиепископов, сменявших друг друга, начиная со святого Августина, чьим преемником он стал, Томас Бекет ответил, что он и его братья епископы готовы поклясться в соблюдении древних обычаев, «если это не нанесет ущерба духовенству».

Этой оговоркой Томас хотел подчеркнуть, что ни один обычай, за который ратовал Генрих II, не должен противоречить совести и обязанностям епископов, а также их обязательствам перед церковью. Ведь не все обычаи деда Генриха были разумными. Перенеся внимание с конкретных нарушений закона на то, что он называл древними обычаями, Генрих II заставил епископов сделать особую оговорку, чтобы защитить себя от произвола. Иначе король мог сделать так, что епископы будут получать кольцо и посох, символы их власти, из его рук; он мог запретить им покидать Англию, когда папа призывает их на совет; он мог по своему желанию назначать на церковные должности нужных ему людей; он мог оставлять епископские кафедры вакантными столько времени, сколько ему захочется, и забирать себе все доходы епархии, как поступил Генрих I, при котором кентерберийский престол после смерти Ансельма пустовал целых пять лет; он мог заставить кафедральные капитулы покупать у него право на выборы епископов, как сделал Стефан, заставив Лондонский капитул пообещать ему 500 фунтов за право выбора епископа; и он мог начать продажу церковных должностей.

Все это делалось предшественниками Генриха II, и епископы опасались, что именно это он и называл «старинными обычаями», в соблюдении которых требовал от них клятвы. Короче говоря, безусловное одобрение формулировки «соблюдения древних обычаев» могло сделать духовенство полностью зависимым от короля и его капризов.

Генрих II пришел в ярость и потребовал, чтобы все епископы по очереди самолично поклялись ему в том, что будут соблюдать древние обычаи, и все епископы по очереди ответили, что дадут клятву соблюдать те обычаи, «которые не нанесут ущерба духовенству». Лишь один Хиларий Чичестерский, желая ублажить короля, поклялся, что будет соблюдать древние обычаи «с доброй верой».

Однако король не оценил подхалимского поступка епископа Хилария и с презрением отвернулся от него. Глядя на Томаса и других прелатов, он повелел, чтобы они принесли ему клятву безо всяких оговорок.

Архиепископ ответил, что он уже поклялся в верности королю «своей жизнью, всеми своими членами и земной честью» и что слова «земная честь» включают в себя все обычаи королевства. Ни одна клятва, которую он мог бы принести сейчас, не будет такой всеобъемлющей, как эта.

День прошел, и за окнами уже сгущалась тьма. Дружеское обсуждение сложной проблемы – как надо поступать с преступными клириками, не умаляя власти церкви над ее служителями, с одной стороны, и власти короля над его подданными – с другой, переросло в конфликт между церковью и государством. Все это живо напомнило епископам о тирании Рыжего короля и Генриха I, об их борьбе с Ансельмом, о Стефане и гонениях, которым тот подвергал Теобальда.