Читать онлайн «Тайная история Владимира Набокова». Страница 59

В письме к Эдмунду Уилсону, отправленному в том же месяце, Владимир вспомнил обоих младших Набоковых. О Сергее он написал, что тот был «брошен немцами в один из самых страшных концентрационных лагерей (под Гамбургом) и там погиб». Набокова до глубины души потрясло, что его брат был арестован как «британский шпион». Не представляя Сергея в роли политического заключенного, Набоков отмечал, что тот был «совершенно безвредный, ленивый, восторженный человек, который безо всякого дела курсировал между Латинским кварталом и замком в Австрии, где жил со своим другом».

Уилсон, только что вернувшийся из неспокойной Греции, в которой назревала гражданская война, посочувствовал другу. «Человеческая жизнь, – писал он, – сегодня ровным счетом ничего не стоит в Европе». Однако в отличие от Набокова Уилсон жалел Германию и адресовал эти слова всем участникам войны. Критика ужасало, что его родина так рвется стереть с лица земли Дрезден и «перещеголять нацистов, уничтожая в Японии целые города».

Эдмунду тоже было чем поделиться с другом. Его новости носили не столь трагический, но все же довольно печальный характер: он разводился с третьей женой Мэри Маккарти. До Набокова уже доходили слухи о разрыве их бурных отношений. Маккарти провела недолгое время в психиатрической лечебнице и заявляла, будто Уилсон ее бьет, что Уилсон категорически опровергал. Набоков, который в Европе на спор с другом наказал музыканта, избивавшего свою жену, ответил Эдмунду, что ему «очень неприятно» было узнать эти новости от сторонних людей, а не от него самого.

В 1945 году взаимная привязанность друзей казалась нерушимой. После разрыва с Маккарти Уилсон не только сохранил теплые отношения с Набоковым, но и завоевал симпатию Веры, которая в самом разгаре судебной эпопеи добавила к очередному посланию мужа приписку от себя с приглашением погостить. По просьбе Эдмунда Владимир и Вера даже пожили недельку у него дома, чтобы успокоить кухарку – та боялась оказаться в роли свидетельницы на бракоразводном процессе.

Но идеологических разногласий дружба не сглаживала. Даже когда война осталась в прошлом, друзья продолжали воспринимать ее по-разному. Уилсон считал, что после стольких смертей убийства необходимо прекратить, и призывал не приговаривать нацистских лидеров к смертной казни. А Набокову и самоубийства Гитлера было мало. Он не спешил проявлять милосердие даже к поверженным немцам. Как-то перед Рождеством Дмитрий принес из школы письмо с просьбой пожертвовать одежду для немецких детей. Что ж, ответил Набоков, протягивать руку бывшим врагам, безусловно, весьма похвально, но он готов рассмотреть предложение школы лишь после того, как они помогут отчаянно нуждающимся «греческим, чешским, французским, бельгийским, китайским, голландским, норвежским, русским [и] еврейским детям».

Впрочем, Набоков знал, что советские войска уже нещадно карают Германию за ее грехи. В газетах мелькали сообщения о беженцах, ринувшихся на запад после капитуляции Германии. Авторы редакционных статей описывали, как советские войска «до нитки обдирают оккупированные ими страны». Не желая попадать в зоны советской оккупации, тысячи людей отказывались возвращаться домой. В первое время жители стран Восточной Европы имели возможность выбирать, куда им ехать. Другим такого права не давали. В рамках соглашения, подписанного союзниками в Ялте, советские граждане подлежали репатриации в СССР, хотели они того или нет. Среди советских солдат в Германии участились случаи дезертирства. Русские подавались в бега или прятались в лагерях для переселенцев, лишь бы не возвращаться домой.

Тем временем капитан Красной армии Александр Солженицын шагал на запад. Навстречу ему то и дело попадались колонны освобожденных советских военнопленных. В отличие от Набокова Солженицын побывал на поле боя, но, как и тот, делом своей жизни считал литературу. Не исключено поэтому, что в 1944 году, когда Солженицын отправлял за женой посланника с поддельными военными документами и формой, им двигала не только тоска по Наталье. Три недели та занималась в окопах практически тем же, чему посвятила минувший год в Кембридже Вера Набокова, – переписывала начисто работы мужа и обсуждала с ним русскую литературу. Солженицын не планировал отпускать Наталью домой, но его отношения с женой были не настолько идиллическими, чтобы она осталась с ним на фронте до конца войны. Одним из камней преткновения, с точки зрения Солженицына, было то, что Наталья отказывалась стоять по стойке смирно, когда он появлялся в окопе[6].

В ту пору Солженицын еще искренне верил в революцию, а вот к Сталину потерял всякое уважение. Ни во что не ставя военных цензоров, он открыто высказывался об «усатом» в письмах и разговорах с сослуживцами. Он и его товарищи верили, что искренний революционный порыв придаст им достаточно сил, чтобы помочь России оправиться от сталинских ошибок и построить настоящее социалистическое государство.

Стремительный бросок советских войск по Германии для Солженицына закончился в Восточной Пруссии, на подступах к Кенигсбергу. Война уже заканчивалась, но ее еще надо было выиграть. И тут Солженицына неожиданно вызвали к командиру бригады. Явившись, как он думал, за специальным поручением, Александр увидел в комнате сотрудников СМЕРШа. Когда у него отобрали пистолет, сняли звезду с фуражки и сорвали с плеч погоны, он понял, что арестован.

Набокову, пережившему две мировые войны и революцию, служить так и не довелось. В отличие от родственников, оставшихся на востоке, он не стоял перед выбором между фашизмом и коммунизмом. Медалей ему не вручали, и героем он был разве что для жены и сына, вместе с которыми спасся из Европы. Во время войны он сидел дома, писал письма поддержки друзьям, желавшим получить визу, и хлопотал о судьбе тех, кто пытался попасть в Америку.

Самым жестоким сражением, которое Набокову пришлось вести, была его попытка бросить курить. (Верин биограф рассказывает, как Владимир подшучивал над собой, цитируя Черчилля: «Мы будем биться на холмах. Мы никогда не сдадимся».) Не считая залпов по репутации литературных собратьев – а в их число теперь все чаще попадали знаменитые и покойные, – Набоков давал выход своей ярости в творчестве да сердитых письмах в некоторые раздражавшие его организации. Он преподавал в Уэлсли, продолжал сотрудничать с Фондом Гуггенхайма (уже второй год получая от него стипендию), ловил бабочек все новых видов и упорядочивал гарвардскую энтомологическую коллекцию. При этом он, души не чая в сыне и не мысля работы без помощи Веры, вовсю флиртовал в колледже с женщинами вдвое младше себя. За шесть лет европейских скитаний он написал шесть романов; американский период пока складывался куда менее плодотворно.