Читать онлайн «Парижане. История приключений в Париже.». Страница 51

15 сентября дозорные на бруствере заметили первые признаки приближающейся армии. Столбы дыма поднялись из районов Дранси, Ле-Бурже и леса Бонди. Фермеры подожгли свои стога сена, чтобы их урожай не попал в руки врага. Но огромный урожай капусты, свеклы, картофеля и редиса, который при обычных обстоятельствах прокормил бы все потребляющий город, не так легко было уничтожить. Тогда кому-то пришла в голову идея послать сообщение во все дальние деревни, в которых крестьяне жили в состоянии средневековой бедности, словно огромный город находился от них на расстоянии тысячи километров. Первой в трудные времена всегда страдала зона, поставлявшая в Париж продовольствие. Ее развитие тормозила близость столицы. Недавно антропологи исследовали те заброшенные районы, находящиеся за дальними пригородами, и признали в некоторых чертах лиц «живые следы особой расы, предшествовавшей вторжениям киммерийцев, с которых началась наша историческая эра».

Несмотря на примитивное состояние дорог и нехватку современных коммуникаций, весть по сельской местности распространилась с удивительной скоростью. Крестьяне приходили из забытых деревень с тачками и корзинами, мотыгами и вилами, с детьми, стариками и калеками в древних тележках. Иссушенная солнцем орда была выпущена на плодородные поля, и огромное племя изголодавшихся крестьян собрало за один день урожай, который Париж поедал бы в течение сезона. Они работали подвывая от радости (как рассказал «Фигаро» очевидец) и «с безумным воодушевлением, которое трудно описать», до тех пор, пока их тонкие тени не протянулись через поля. «Бедные, невежественные создания, для которых день такого бедствия стал днем торжества и празднования!»

Наверх они поехали в лифте, потому что уже не были так молоды, как раньше, а впереди был долгий вечер. Лифт фирмы «Отис», чрезвычайно похожий на кабинку горной железной дороги, довез их до первой площадки, где они заплатили еще один франк с каждого и вошли в клетку гидравлического лифта. Александрин почувствовала тяжесть в желудке и увидела, как толпы людей внизу превращаются в сцену одного из романов ее мужа – шевелящийся муравейник, а затем, когда детали исчезли, – в черно-серое пятно. Небо было обложено тучами. Она подумала о сообщениях, которые взволновали Эмиля, о том, что Эйфелева башня изменит погоду и будет притягивать к Парижу грозы.

Они смотрели сверху на кварталы, расположенные на севере и востоке, где они жили и работали. На расстоянии трех километров на каком-то окне отразился солнечный луч и, казалось, послал сигнал башне. Слева от нее стояло огромное зеленое здание вокзала Сен-Лазар, а заплатка ярко-зеленого цвета перед ним, должно быть, медная крыша церкви Святой Марии Магдалины. Мужчины – Эмиль, его издатель, зять издателя Эдмон де Гонкур и художественный критик – пытались узнать памятники и определить их местонахождение. Самым большим сюрпризом оказалось то, что на северо-востоке Парижа находилась гора с большим квадратным Буддой на вершине. У ее подножия жилые дома Монмартра и Гут д’Ор, известные своим грязным видом, выглядели яркими белыми кубиками, как дома в каком-нибудь мусульманском городе, спускающиеся вниз по склонам, словно в надежде найти внизу Босфор.

Было трудно проследить маршрут вдоль расщелин, которые проходили там и сям через массу крыш. Казалось, что город был спланирован архитекторами, которые работали только в двух измерениях. Значение всего изменилось, словно с каждым метром подъема прошли годы. Собор Парижской Богоматери был маленькой игрушкой, потерянной на пустыре, в то время как похожие на перечницы башни церкви Сен-Сюльпис стали главными ориентирами. Огромные тени проносились над этим ландшафтом, погружая Батиньоль во тьму и превращая Сену в серовато-синюю полосу. Наконец мужчины замолчали. Когда стала видна сельская местность за пределами Парижа, все они почувствовали – как ей показалось – нечто вроде завороженного разочарования. В этом зрелище была смертельная печаль. Казалось, что огромное озеро разлилось по земле и затвердело в серой массе.

Клеть завибрировала и остановилась. Они вышли и подошли к перилам. С этой высоты не было видно никаких признаков жизни. Внизу, казалось, ничего не двигалось и ни один звук не долетал до них, стоящих на площадке. Она ожидала увидеть город, где она родилась и прожила пятьдесят лет, расстелившийся перед ней, как напольный план знакомого дома, но сейчас казалось, что она все это время жила в незнакомом месте.

На лифте они доехали вниз до первой площадки, откуда Париж выглядел более узнаваемым, чем несколько минут назад. Для них был заказан столик в русском ресторане, известном своим винным погребом, у северо-восточного подножия башни. Они сделали заказ по меню и стали смотреть на панораму города. Она выбрала достаточно блюд, чтобы и Эмиль заказал по крайней мере столько же, сколько она собиралась съесть. Недавно он удивил ее, начав придерживаться диеты и отказываясь от алкоголя (за исключением того времени, когда катался на велосипеде) в течение трех месяцев. Он потерял четырнадцать килограммов, в то время как она по непонятной причине набрала шесть. Она заказала икру, ботвинью, отварного молочного поросенка и, возможно, стала бы пить вместе с ними водку и шамбертен, а затем «Шато д’Икем» и все, что за ним последует.

Они разговаривали о яванских танцовщицах, которых они видели в небольшом шатре под соломенной кровлей на Эспланаде Инвалидов. Гонкур счел, что их желтые тела «вызывают некоторое отвращение». («Отвратительно» было одним из его излюбленных словечек.) Девять лет назад она высмеяла его неестественные сцены в борделе в романе «Девка Элиза» (джентльмены сочли ее замечания чрезвычайно занятными), и с тех пор Гонкур пользовался всякой возможностью доказать, что он знаток женщин. Конечно, он завидовал ее мужу, потому что Эмиль Золя был на две головы выше своих современников, и боялся ее, потому что она когда-то была прачкой. Она посмотрела на Эмиля, будто хотела подсказать ему. «В их жире есть какая-то мягкость, – сказал он, – которой нет в теле европейцев». Затем он зажал нос между пальцами и стал двигать ими, будто нос был сделан из резины. К таким вопросам он всегда подходил с более научной точки зрения, чем Гонкур.

Пока они ужинали, стемнело. Теперь, когда они смотрели на город, они видели только свои собственные отражения. После рябчиков, которые она хотела сравнить с приготовленными ею, медвежьей лапы (заказанной из любопытства), польских вафель, торта «наполеон», чая из самовара, который Эмиль мог опустошить в одиночку, и сигарет с золотыми кончиками они решили спуститься вниз по деревянной лестнице из трехсот сорока пяти ступеней, на которых уже были видны признаки обветшания. Гонкур сказал, что чувствует себя как муравей, спускающийся по такелажу металлического корабля. Ей показалось, что этот образ взят из одного из романов Эмиля.