Читать онлайн «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1». Страница 82

влиянием романа его жены (которая в конце концов осталась ему

верна) с немецким революционным поэтом Гервегом. В 1853 г.

Герцен обосновался в Англии и там, впервые в истории, создал

вольную русскую печать за границей. Прежде всего (не считая

прокламаций) появились Былое и думы (первые части), и С того

берега по-русски. После Крымской войны, когда пробуждение России

породило у Герцена новые надежды, его интересы переместились от

европейской революции к российским реформам. В 1857 г. он

основал Колокол, еженедельник, немедленно завоевавший огромное

влияние и, несмотря на официальное запрещение, во множестве

экземпляров проникавший в Россию. Его читали все, в том числе те,

кто был у власти. Его разоблачение злоупотреблений и дурного

управления часто приводило к немедленным административным

мерам и устранению главных виновников. В 1857–1861 гг. Колокол

был главной политической силой в России. В значительной степени

это объяснялось герценовским политическим тактом: не жертвуя ни

капли из своих крайних социалистических и федералистских теорий,

на практике он был готов поддерживать реформы монархии, пока

верил в искренность ее добрых намерений. Это дало ему

возможность активно влиять на разрешение крестьянского вопроса.

Но после 1861 г. влияние его упало. Открытая пропольская позиция в

1862–1863 гг. оттолкнула от него ту часть общества, которая не была

революционно настроена, а с другой стороны, молодым радикалам

его теории стали казаться отсталыми, а мировоззрение устаревшим.

В 1864 г. он уехал из Лондона в Женеву, где время от времени

продолжал выпускать номера Колокола, но о прежнем успехе уже не

было и речи. Он умер в 1870 г. в Париже и похоронен в Ницце.

Герцен занимает одинаково важное место в политической

истории, в истории мысли и в истории литературы. Более подробный

рассказ о его политической деятельности был бы в истории

литературы неуместен. Так же точно я не могу детально

рассматривать здесь его идеи, что необходимо делать в любой

истории русской общественной мысли. Герцен был в России

пионером европейского позитивистского и научного мировоззрения

Европы XIX века и социализма. Но у него были глубокие корни в

романтическом и аристократическом прошлом, и хотя его идеи были

материалистическими и научными по содержанию, их стиль и

окраска всегда оставались романтическими. Первым разбудил в нем

мысль французский социалист Сен-Симон, и его евангелие

«эмансипации плоти» от традиционных оков религии навсегда

осталось для Герцена основным лозунгом.

Социализм для Герцена был не столько положительной

программой, сколько толчком и ферментом к разрушению

обветшалой западной цивилизации, к омоложению дряхлеющих

тканей европейского человечества. Он первый заложил основы

русского аграрного социализма, в надежде построить

социалистическую Россию не столько на европейской пролетарской,

сколько на общинной русской крестьянской традиции и на

революционной инициативе просвещенного и великодушного

меньшинства. От Герцена эту идею унаследовали народники

семидесятых годов, и она в основном перешла в программу

социалистов-революционеров. Но Герцен был всегда более

политиком, нежели социалистом, и мысль его воодушевлялась идеей

свободы, а не равенства. Мало кто из русских так остро и лично

чувствовал понятия личной свободы и прав человека, как Герцен.

Социализм Герцена носит отчетливо национальную окраску. Он

верил в жизнеспособность России, в отличие от Запада, и любил

Россию страстной любовью. Его любовь была свободна от всякого

политического патриотизма, и все-таки нельзя не расслышать нотку

патриотического восторга, когда ему случается говорить о победах

Петра или Екатерины, или о 1812 годе. Это вызвано не только его

глубокими корнями в прошлом своего класса, но и настоящим

чувством национальной гордости*.

*Именно это имел в виду Маркс, назвав Герцена «казаком».

Он ненавидел правительство Николая I и силы реакции, однако

любил не только народ, но и все, что было искреннего и

благородного среди мыслящих слоев общества; он сохранял теплое

чувство к славянофилам, христианским настроениям которых отнюдь

не сочувствовал, но от которых унаследовал веру в русский народ. На

Западе, хотя одно время он целиком отдавал себя европейской

революции, он сочувствовал только рабочим, особенно французским;

в них он видел силу, способную победить эгоистичную буржуазную

цивилизацию, которую он ненавидел. Ко всем остальным он

относился с презрением или с полным безразличием.

Однако главное, что ставит Герцена неизмеримо выше простого

проповедника революционного учения и примиряет с ним даже тех,

кто вовсе не сочувствует его устремлениям – это его

беспристрастность и умение взглянуть со стороны. Он понимал все и

всех. Несмотря на крайность собственных взглядов, несмотря на

сильные политические страсти, он умел понимать своих врагов,

судить их по их собственным меркам; будучи социалистом, видел

хорошие стороны монархии Романовых и старой западной

цивилизации; будучи воинствующим атеистом – понимал достоинства

исторического христианства. Его историческая интуиция, умение

широко видеть историю, понимать значение деталей и связывать их с

главными направлениями развития – поразительны. Мысль его

прежде всего исторична и именно понимание истории как стихийной,

непредопределенной, не поддающейся вычислению силы,

продолжающей столь же стихийную, непредопределенную, эволюцию

природного мира, сближает его с Бергсоном. Для него процесс

становления был творческим процессом, каждое будущее было

новым относительно каждого прошлого, и страницы, которые он

посвящает опровержению самой идеи предопределения, самого

понятия мысли, направляющей историю человечества извне,

принадлежат к числу самых ярких из всего, им написанного.

Как писатель Герцен продолжает жить главным образом

благодаря написанному им в период между отъездом из России и

основанием Колокола (1857). Все написанное позже имеет гораздо

большее значение для политического историка, чем для историка

литературы, и его репутация классика зиждится, безусловно, не на

статьях из Колокола. Как и все, что он писал, они блестяще написаны

и очень действенны, но в них мы находим только слабое эхо тех

высочайших достоинств, которые были присущи его ранним

политическим писаниям. Произведения, написанные до отъезда из

России, позволяют только предчувствовать настоящего Герцена. Ни

его рассказы, ни роман не ставят его среди крупных писателей,

несмотря на немалую психологическую глубину и тонкую

наблюдательность. Из всех рассказов, пожалуй, самым интересным

является Доктор Крупов. Доктор Крупов снова появляется в романе

Кто виноват? Это интересная фигура скептика, врача и ученого,

сыгравшая такую важную роль в разрушении романтического

мировоззрения идеалистов.

Но вечное место среди русских классиков Герцену создали

произведения, написанные в первые десять лет за границей (1847–

1857). Сюда входят Письма из Франции и Италии (1847–1850),

С того берега (1847–1850), ряд пропагандистских памфлетов,

написанных в начале пятидесятых годов (самый замечательный из

них Русский народ и социализм) и Былое и думы, автобиография,

написанная в основном в 1852–1855 гг., но урывками

продолжавшаяся и позднее; добавления к ней писались еще в

шестидесятые годы.