Читать онлайн «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1». Страница 66

чем даже, к примеру, елизаветинская драма. Естественно, внутри

самой школы существовало движение и происходили перемены.

Произведения Чехова и Бунина во многом отличаются от

произведений Аксакова и Гончарова, но в целом они отвечают одним

и тем же эталонам вкуса и представлениям о роли искусства, в то

время как произведения Пушкина и Гоголя в ранний период и

произведения Ремизова и Белого в наши дни порождены другими

концепциями и должны измеряться другими мерками.

Русский реализм родился в сороковые годы, точнее в 1846–

1847 гг. Он смешанного происхождения. В основном он плод

скрещивания сатирического натурализма Гоголя со старым

сентиментальным реализмом, ожившим в тридцатые и сороковые

годы и представленным главным образом необычайно в то время

влиятельной Жорж Санд. Гоголь и Жорж Санд были отцом и матерью

русского реализма и его признанными мастерами в начальной стадии.

Имели значение и другие иностранные писатели, в особенности

Бальзак. Мощное воздействие на русскую художественную

литературу оказал классический реализм Пушкина и Лермонтова; в

конгломерате разнообразных влияний первенствовали Евгений

Онегин и Герой нашего времени. Наконец, большое значение для

придания русскому роману его идеалистического и гражданского

характера имела эволюция московских кружков в тридцатые и

сороковые годы и та окончательная форма, в которую отлился их

идеализм в последующее десятилетие. Особую роль, которую

невозможно преувеличить, сыграл Белинский. Его критические

писания 1841–1845 гг. фактически предопределили все движение. Не

было другого случая, когда бы литературное развитие так точно

отвечало ожиданиям ведущего критика.

В предыдущей главе я проанализировал «натурализм» Гоголя и

рассказал о его первых последователях. Сложившийся русский

реализм отличается от гоголевской школы тем, что в то время как

гоголевский натурализм подходил лишь для изображения низких

сторон жизни в наиболее пошлых и гротескных ее аспектах,

реалисты освободились от односторонности и стали описывать жизнь

во всей ее полноте, а не только ее уродливые стороны. Их задачей

стало найти убедительные реалистические формы для описания

высокого и среднего в человеке, смешения в нем добра и зла, словом,

для описания обыкновенного человека, которого воспринимаешь не

как карикатуру на человечество, а как человеческое существо. Сам

Гоголь наметил кое-что в этом направлении сентиментальным

описанием растительной жизни Старосветских помещиков и

«гуманным», как тогда говорилось, отношением к маленькому

смешному человеку в Шинели. «Гуманное» отношение еще усилилось

благодаря Жорж Санд (и в меньшей мере Диккенсу), но главным

влиянием, освободившим русский реализм от чистой сатиры,

оказались Пушкин и Лермонтов. He потому, что в их произведениях

была какая-то «гуманная» сентиментальность, а потому, что в них

присутствовало ровное, равное, одинаково человеческое отношение

ко всем персонажам. «Гуманное» отношение в своих

сентиментальных формах не надолго пережило сороковые годы, но

самая его субстанция, сочувственное отношение к человеку,

независимо не только от его классовой принадлежности, но и от его

моральной значимости, стало основной чертой русского реализма.

Люди не хороши и не плохи; они только более или менее несчастны и

заслуживают сочувствия – это можно считать формулой всех русских

романистов, от Тургенева до Чехова. Это-то Европа и восприняла как

откровение этих писателей человечеству, когда они впервые

открылись Западу.

В целом русский реализм имеет мало общего c Гоголем, своим

признанным мэтром. От него он унаследовал, во-первых,

пристальное внимание к детали, живой и оживляющей, – не только к

деталям окружающей обстановки, но и к деталям внешности и

физического поведения персонажа. В этом смысле продолжателем

Гоголя был Толстой, столь непохожий на него во всем остальном,

который в своих поздних писаниях (после 1880 г.) первым выступил

против «излишних подробностей». Во-вторых, реалисты продолжили

гоголевскую борьбу против «табу» – и свободно вводили в

художественную литературу пошлые, низменные, неприятные и

неприглядные аспекты жизни. Но сами они дальше Гоголя не пошли

и оставшихся «табу» не снимали – физическая сторона сексуальных

отношений, как и болезни, и смерти по-прежнему оставалась

скрытой, и хотя правила умолчания в русской реалистической

литературе были не те, что в викторианской Англии, по сути эта

литература была такой же сдержанной, как и викторианский роман.

Новый период снятия «табу» начали, на полстолетия позже, Толстой

в своих поздних произведениях и Горький. В-третьих, реалисты

унаследовали от Гоголя его сатирическое отношение к

существующим формам жизни. Это, в отличие от первых двух моих

выводов, не относится ко всей школе, но в целом сатирическое

отношение к растительной жизни и социальной рутине пронизывает

русский роман второй половины девятнадцатого столетия.

Еще одна характерная черта, свойственная если не всем

реалистам, то школе в целом, – некоторое пренебрежение к

конструкции и увлекательности рассказа, концентрация на

внесюжетном интересе, на характерах и самоанализе. В этом смысле

русский роман, особенно у Толстого, далеко опередил западный

роман того времени; превзошли его только поздний Генри Джеймс,

Пруст и Джеймс Джойс.

Другая важнейшая и характерная для русского реалистического

романа черта прямо обратна Гоголю – его стилистическая простота,

постоянное стремление сделать стиль насколько возможно

незаметным и ненавязчивым. Реалисты избегали красот. Хорошей

прозой они считали прозу, адекватную предмету описания,

соответствующую реальности, о которой она говорила, – словом,

прозрачную, которой читатель не замечает. Это прямая антитеза

гоголевскому методу, в большой степени основанная на примерах

Пушкина и Лермонтова, особенно последнего.

Кроме того, реалисты считали своим долгом выбирать сюжеты

исключительно из современной или почти современной русской

жизни. Это было вызвано не просто честным желанием говорить

только о том, что хорошо знаешь, но и общественным положением

художественной литературы в России середины и конца

девятнадцатого века. От романистов ждали чуткой и осмысленной

реакции на текущие события национальной жизни. Частью из-за

строгости цензуры по отношению к прочим видам печатного слова,

роман, начиная с сороковых годов, становится важнейшим

выразителем общественной мысли, к которому все прислушиваются,

и критика требует от романиста, чтобы каждое новое его

произведение непременно содержало то, над чем стоит поразмыслить

и что следует проанализировать с точки зрения общественных

вопросов сегодняшнего дня. Как правило, романисты относились к

этим требованиям очень серьезно; во всяком случае, в своих главных

вещах они их не игнорировали. Общественная или гражданская

окраска вообще характеризует европейский роман девятнадцатого

века, но нигде это так не бросается в глаза, как в России. Поэтому

русская литература того времени приобретает некий почти

журналистский характер, и возникает соблазн рассматривать ее как

источник информации об истории русской общественной мысли.

И русские, и иностранные авторы неоднократно использовали ее

именно в этих целях, хотя, конечно, это дурной метод. Только люди,

ничего нe знающие ни о природе художественной литературы, ни о

характере исторических данных, могут пользоваться русским