Читать онлайн «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1». Страница 63

напечатать их в надеждинском Телескопе. Первое письмо появилось

там в 1836 г. Оно благополучно прошло через цензуру, но при

появлении в печати произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Телескоп

был запрещен, а Чаадаев официально объявлен

сумасшедшим и помещен под врачебное наблюдение. После этого

Чаадаев продолжал жить в Москве, окруженный ореолом

мученичества и отваги в глазах молодых западников, видевших в нем

вождя и патриарха, несмотря на его католичество. Эта бросающаяся в

глаза фигура с высоким лысым лбом служила главным украшением

салонов, где Чаадаев продолжал до самого конца вести словесную

войну с националистами. Его писания, хотя и незначительные по

объему, обеспечили ему видное место в истории русской мысли, ибо,

что бы мы ни думали об его выводах, он определил некоторые из

важнейших проблем русской истории и русской цивилизации с

поразительной широтой исторического охвата и безграничной

смелостью.

Самым замечательным из московских журналистов был Михаил

Петрович Погодин (1800–1875). Сын крепостного, добившегося всего

своими руками, Погодин учился в Московском университете вместе с

будущими любомудрами и подружился с ними. Он стал профессором

русской истории и благодаря неустанным разысканиям собрал

исключительно ценную коллекцию древнерусских документов.

Будучи в силу своего происхождения более деловым человеком, чем

его аристократические друзья, он стал их издателем и редактором их

журналов, из которых важнейшим был Москвитянин (1841–1856).

Как личность Погодин гораздо интереснее, чем как писатель.

В сущности, он один из самых любопытных и сложных характеров

современной русской истории, соединяющий в себе самые

противоречивые черты: патологическую скупость и бескорыстную

любовь к древней Руси; высокую культуру и склад ума

провинциального купца; природную трусость и способность к

гражданскому мужеству, как в истории с запиской, которую он во

время Крымской войны адресовал Николаю I и в которой он открыто

критиковал все его царствование. Всем знавшим его он внушал более

или менее сильное отвращение; и все-таки была в нем такая

значительность и внутренняя сила, что гениальный и сумасбродный

Аполлон Григорьев взирал на него снизу вверх и считал его своим

единственным учителем и руководителем.

Литературная биография Погодина чрезвычайно интересна.

В течение пятидесяти лет он был центром литературной Москвы, и

его биография (в двадцати четырех томах!), написанная Барсуковым,

фактически представляет собой историю русской литературной

жизни с 1825 по 1875 гг. Но литературные труды Погодина не займут

нас надолго. Как историк он был великий собиратель древностей и

Quellen-forscher (источниковед), но был лишен конструктивного

гения. Как публицисту ему очень мешало отсутствие искренности и

смелости (кроме как в замечательной записке). Ранние его

художественные произведения, исторические пьесы и реалистические

рассказы, тоже не заслужили высокого места в литературе, хотя в

своих рассказах он был одной из первых ласточек русского реализма.

Писал он на крепком, неподслащенном, порою грубом русском языке,

более характерном, нежели изящном.

Сотрудник Погодина Степан Петрович Шевырев (1806–1864),

профессор литературы в Московском университете, был одним из

культурнейших «европейцев» своего поколения и выдающимся

критиком. Его статьи о Пушкине ( Москвитянин, 1841) были недавно

«восстановлены в правах» и заняли свое законное место в ряду

самых проницательных оценок творчества великого поэта.

13. СЛАВЯНОФИЛЫ

Прежде чем стать учением, славянофильство было

эмоциональной позицией. Славянофильство в узком смысле было

создано Хомяковым и Киреевскими в тридцатые годы, но

славянофильские чувства в русских умах существовали задолго до

того. Я уже говорил о наивном национализме адмирала Шишкова.

С. Т. Аксаков был живой связью между этими старыми формами и

развитым вероучением тридцатых и сороковых годов. Оно включало

элементы либерализма и анархизма и, пожалуй, лучше всего

определить его как консервативный анархизм. Первенство

морального и религиозного закона, дедовских традиций,

преобладание стихийного чувства правды и справедливости над

писаными законами и установлениями государства, цельного

нерефлектирующего духа над низшим логическим и аналитическим

разумом были главными догматами славянофилов. Все это они

находили в Древней Руси и в православной церкви, но не в Западной

Европе и не в церкви Римской, где с незапамятных времен

логический разум и формальный закон торжествовали над

цельностью духа. Они считали Россию ковчегом спасения

человечества не потому, что это была Россия, а потому, что она

получила и сохранила чистую традицию православного христианства,

а также потому, что в своей ранней истории она выработала более

высокие и более христианские общественные основы, чем Запад.

Петр Великий насильно оторвал Россию от ее настоящих традиций и

привнес гибельное влияние Запада. Петербургская монархия, в

сущности, не национальна. Она отреклась от национальных идеалов

и пошла на выучку к безбожному западному абсолютизму. Она

поработила и унизила Церковь, которая лишь в глубине сердца своего

сохранила истинный свет, а снаружи стала европеизированной и

обмирщенной.

Крупнейшим из славянофилов был Алексей Степанович Хомяков

(1804–1860). Окончив (в восемнадцать лет) Московский университет,

он стал конногвардейцем и принял участие в Турецкой войне 1828–

1829 гг. В дальнейшем жизнь шла у него без особых событий. Он

женился на сестре поэта Языкова, которая вызывала всеобщее

восхищение своей высокой нравственностью, и был (как почти все

славянофилы) счастлив в семейной жизни. Он присматривал за

своими именьями, писал трактаты и спорил с западниками в

московских салонах. Это был человек очень разносторонний, очень

широко образованный, который все, что делал, – делал хорошо. Он

управлял своими имениями так же успешно, как и вел

идеологические споры. Несмотря на отрицательное отношение к

формальному логическому западному разуму, он был величайшим

диалектиком своего поколения и очень серьезным оппонентом в

спорах. В историю литературы Хомяков вошел как поэт, философ

истории и богослов.

Стихи он начал писать в двадцатые годы. Ранние стихи его

обладают холодным блеском и изобилуют вычурными образами.

Впоследствии он отбросил эту манеру и сделал стихи способом

выражения своих политических и религиозных взглядов. Он не

большой поэт, но в том, что скорее является поэтическим

красноречием, чем поэзией, у него в России мало соперников. Его

религиозные стихи, в особенности изумительный Труженик (1858),

лучшее (возможно, за исключением некоторых стихотворений Федора

Глинки) из всего, что написано на русском языке, по глубокой

искренности чувства (не мистического) и благородной простоте

выражения. Политические его стихи написаны на славянофильские

темы. Лучшие из них, однако, внушены негодованием на Россию,

которая недостойна своей великой исторической и религиозной

миссии. Стихи, написанные во время Крымской войны, занимают

особенно высокое место в антологии русской политической поэзии.

Главным произведением Хомякова должен был стать трактат о

философии истории. Он остался незаконченным. Это наименее

долговечный из его трудов. Исполненный широкой, но дилетантской

эрудиции, он представляет собой немногим более чем любопытный