Читать онлайн «Трансформация интимности». Страница 35

Если бы мы принимали тот принцип, что каждый пол есть то, чем другой не является, то было бы очень простым делом провести различие между мужской и женской сексуальностью. На деле все обстоит не так ясно, поскольку все дети разделяют общие сходства в психосексуальной эволюции, в особенности в ранние периоды своей жизни. З. Фрейд, какими бы ограниченными ни казались его идеи с современной точки зрения, был первым, кто сделал это очевидным. Маленькие девочки имеют такие же эротические истории, что и маленькие мальчики, хотя, по Фрейду, причина состоит в том, что их ранняя сексуальность, как он утверждал, «имеет всецело маскулинный характер»[181].

Различия вторгаются, когда оба пола осознают, что маленькая девочка чего-то лишена; каждый из них начинает думать, что она была кастрирована.

С точки зрения Фрейда, говоря психологически, существует лишь один генитальный орган — тот, которым обладает мужчина. Хотя гениталии девочки вначале безразличны для мальчика — до тех пор, пока не выдумана угроза кастрации, — она быстро начинает понимать, что ей не хватает пениса, и она хочет иметь его. Даже на стадии эдипова комплекса переживания девочки не являются прямо комплементарными переживаниям мальчика. Поскольку, как утверждает Фрейд, «только в детях мужского пола происходит роковое соединение любви к одному из родителей с ненавистью к другому как сопернику»[182].

Девочка отворачивается от матери и стыдится отсутствия у нее пениса, хотя она не может таким же образом идентифицировать себя с отцом или перенести на него свою агрессию.

В своих «изменениях» Фрейда авторы, писавшие с такой же точки зрения, вводят большую комплементарность, нежели предполагалось в оригинальной фрейдистской позиции. В соответствии с ними девочка сохраняет те черты психосексуального развития, от которых мальчик отказался; мальчик же развивает такие характеристики и инструментальные аттитюды к миру, которыми девочка не обладает или которые вырабатываются у нее лишь в слабой степени. Отношение матери к мальчику с самого начала отличается от того, которое складывается у нее к девочке. Она обращается с ним как с более особым существом, нежели с девочкой, которую любят в более «нарциссистской» манере[183].

От этого каждый пол что-то приобретает и что-то теряет, хотя мальчики теряют больше. Девочки обладают более сильным ощущением своей гендерной идентичности, но более слабым ощущением автономии и индивидуальности; мальчики в большей степени способны к независимым действиям, хотя эмоциональная цена, которую они платят за эту способность, довольно высока.

Продолжая обсуждение введенных ранее тем, позвольте мне модифицировать и историзировать эту интерпретацию и попытаться показать, почему следует избегать чрезмерного акцента на комплементарности. Изобретение материнства создает ситуацию, в которой в глазах и маленькой девочки, и маленького мальчика мать воспринимается как более всемогущее, равно как и вселюбящее[184] существо, нежели это представлялось детям в прежних поколениях.

Однако эта власть и любовь ассоциируются также с большим уважением к автономии ребенка, даже в очень ранние периоды жизни, нежели это было типично прежде (хотя имеется немало эмпирических примеров, когда в таком уважении ребенку в значительной степени отказывают).

Разрыв с матерью для мальчика имеет своим следствием то, что зависимость от женщины становится замаскированной и на бессознательном, а часто и на сознательном уровне отвергается; становится трудно в более поздней жизни интегрировать сексуальность в рефлексивное изложение самости. То, что мужчины стремятся подавить, это, повторяем, не способность к любви, а эмоциональная автономия, столь важная для поддержания интимности. Девочки имеют больше возможностей для достижения такой автономии, которая в большей степени зависит от коммуникации, нежели от склонности к выражению эмоций как таковых. Подобная коммуникативная изобретательность должна расцениваться как дело компетентности, точно так же, как «инструментальная компетентность», которую склонны развивать у себя мужчины.

Доверие мужчин к женщинам в выполнении работы интимности выражается не только в сфере сексуальности, но также и дружбы.

Существуют определенные организации, такие, скажем, как клубы или спортивные команды, которые, вследствие их всецело мужского характера, создают ситуации, где может развиваться и консолидироваться мужское братство. И все же братство — узы, возникающие из совместного и исключительно мужского опыта, — это не то же самое, что дружба, рассматриваемая с точки зрения характеристик чистых отношений. Углубленное исследование двух сотен мужчин и женщин в Соединенных Штатах показало, что две трети интервьюируемых мужчин не смогли назвать близкого друга. У тех, кто смог это сделать, другом с наибольшей степенью вероятности оказывалась женщина. Три четверти женщин в исследовании смогли легко назвать одного или более друзей, и для них это фактически всегда была женщина. Замужние, равно как и одинокие женщины, называли своими лучшими друзьями женщин[185].

Осознание власти фаллоса является шоком для девочек и мальчиков — потому что сама эта осведомленность, которую они развивают, несет в себе угрозу, если не вообще ниспровергающее открытие. В случае мальчика область сексуальности, фаллоса, становится сигнифайером амбивалентной способности господства над женщинами.

Однако чем более фаллос становится пенисом, тем более он должен подвергаться «проверке» в эпизодических сношениях, комбинирующих в себе риск и наслаждение. Эта ситуация здесь в большей степени, нежели комплементарность, является одним из распространенных расстройств и включает в себя противоречивые элементы в случае и мальчиков, и девочек. Фрустрация желания девочек стать такими, как отец, острая, хотя она не обязательно отделяет личность в характеристике поведения мальчиков. Можно понять, почему отчаяние по отношению к мужчинам, изменяющееся с идеализацией их, должно становиться столь запутанным в сознании девочки. Отец символизирует разделение и «влияние» на мир; тем не менее он также и недосягаем. Способность девочки любить сплавляется с непреодолимым желанием, чтобы ее любили и заботились о ней.

Есть ли какой-то смысл в том, что покорность является особенной чертой женского психосексуального развития как стереотип, которым она могла бы обладать? Я не думаю, чтобы это было так. Для мальчиков и девочек схожие импульсы к покорности и стремлению подчинять себе становятся взаимосвязанными, и желание испытывать на себе господство становится мощным осадком подавляющей осведомленности о раннем влиянии матери. Оба пола развивают способность к заботе, хотя это принимает характерно расходящиеся формы. Если мальчик не становится совершенно психологически отчужденным от своей матери во время младенчества или после него, он сохраняет способность и желание заботиться о другом; но такая забота обычно приобретает «инструментальный» характер. Воспитание в смысле эмоциональной поддержки гораздо более соответствует способностям, развиваемым маленькой девочкой. Однако даже здесь было бы ошибочным предполагать, что способности одного пола просто взаимодополняют способности другого, поскольку каждый развивается в противоречии.

«Отсутствующий отец», отец, который ведет лишь призрачное существование на протяжении раннего периода воспитания ребенка, имеет особое значение для маленькой девочки. Он может идеализироваться вследствие своей удаленности, но он является также опасным — эта атмосфера угрозы часто становится частью самой его привлекательности. Меньше появляясь в центре жизни ребенка, нежели мать, он также и менее восприимчив к ее коммуникативным умениям. Он должен быть «обращен», завоеван и тем не менее также и отдален и, как это представляется на подсознательном уровне, недосягаем. Если требуется достичь автономии, то его неподатливые качества должны быть поставлены под контроль; парадокс состоит в том, что если бы он был полностью завоеван, то маленькая девочка осознала бы: что-то идет не так; потому что он завоевывает ее уважение не как сексуальный обладатель ее матери, но благодаря самому поддержанию своей «отделенности».

Гнев, равно как и желание любви, питает эпизодическую сексуальность мужчин; очень часто это является основой мазохизма и желания подчиняться — синдрома, связанного со стыдом. Однако гнев и стыд формируют также характеристики воспитания женщин. Маленькая девочка любит свою мать, но равным образом и негодует на нее: в дистанцировании себя от нее, через идентификацию со своим отцом она переносит свое негодование и на него. Хотя и идеализируемый, он не может компенсировать того, чем она должна пожертвовать в своем стремлении склонить его на свою сторону. Сама его отдаленность в сравнении с близостью к ее матери, которой ребенок наслаждался, еще сильнее продвигает такую амбивалентность. Мужчинам нельзя доверять; они всегда подводят вас.