Читать онлайн «Трансформация интимности». Страница 34

В этих эпизодах повторяется один мотив. Это сексуальное наслаждение, испытываемое фактически не мужчиной, а женщиной, причем обычно представленное в очень конкретной форме. Это рассказы женщин, испытывающих экстаз в своей сексуальности, но всегда под воздействием фаллоса. Женщины всхлипывают, задыхаются и трепещут, но мужчины сохраняют молчание, дирижируя протекающими событиями. Выражение женского наслаждения детализировано с вниманием, выходящим далеко за пределы того, что предлагается в качестве описания мужских переживаний. Восторг женщин никогда не подвергается сомнению; тем не менее смысл этих рассказов не поддается пониманию или проникновению в природу женского сексуального наслаждения, от этого скорее отмахиваются[172].

События описываются с точки зрения реакций женщины, однако таким образом, чтобы показать женское желание как эпизодическую часть желания мужчины. Так мужчины могут узнавать, чего хотят женщины и как управляться с желанием женщин на их собственных условиях.

Порнография без труда становится аддиктивной благодаря своему замещающему характеру. Женское соучастие гарантировано, но порнографическое представление не может сдерживать противоречивых элементов мужской сексуальности. Сексуальное наслаждение, которое демонстрирует женщина, подобно прикрепленному ярлыку с указанием цены — потому что существо, которое дает свидетельство такого неистовства, можно рассматривать также как насаждающее требования, которые подлежат исполнению. Неудача не выставляется открыто, а таится как неустановленная предпосылка желания; гнев, стыд и страх женщин, безошибочно перемешанные с посвящением этих историй, также выдают себя. Массовую привлекательность мягкой порнографии, вероятно, объясняют скорее ее нормализующие эффекты, нежели тот факт, что более эксплицитные порнографические материалы не могут быть столь же легко доступны коммерчески. Жесткая порнография, во всяком случае, в некоторых из многих ее версий, могла бы быть более угрожающей, пусть даже могло бы показаться, что ее эксплицитность наиболее полно доставляет удовольствие мужскому «поиску». Здесь власть больше не ограничивается «согласием управляемых» — соучаствующим взглядом женщин, — но выступает гораздо более открыто, прямо и насаждается принудительно. Конечно, в том и состоит ее привлекательность для некоторых. Все же жесткая порнография действует в открытых границах фаллической сексуальности, обнаруживая, с другой стороны, угрозы пластической сексуальности.

Сила и насилие являются частью порядка господства. В ортодоксальной области политики это вопрос о том, насколько далеко простирается такая гегемония власти, что к насилию прибегают лишь тогда, когда легитимный порядок терпит крушение, или насколько альтернативно насилие выражает реальную природу государственной власти. Подобная дискуссия возникает в литературе, относящейся к порнографии и сексуальному насилию. Некоторые утверждали, что рост жесткой порнографии, особенно такой, где прямо представлено насилие, изображает внутреннюю истину мужской сексуальности в целом[173].

Предполагалось далее, что насилие, направленное против женщин, в особенности изнасилование, — это главная опора мужского контроля над ними[174].

Изнасилование показывает реальность правила фаллоса.

Представляется ясным, что существует не резкий переход, а скорее некий континуум между мужским насилием применительно к женщине и другими формами запугивания и внушения тревоги. Изнасилование, избиение и даже убийство женщин часто содержат те же самые сердцевинные элементы, что и ненасильственные гетеросексуальные сношения, — подчинение и завоевание сексуального объекта[175].

Не является ли в таком случае порнография теорией, а изнасилование практикой, как заявляли некоторые? При ответе на этот вопрос важно определить, является ли сексуальное насилие частью длительного подавления женщин мужчинами, или же оно соотносится с изменениями, обсуждаемыми в этой книге.

Импульс к подчинению и унижению женщин, как указывает предшествующее обсуждение маскулинной сексуальности, это, вероятно, родовой аспект мужской психологии. Тем не менее можно утверждать (хотя такой взгляд является, конечно, спорным), что контроль мужчин над женщинами в пре-модернистских культурах не зависел первично от практики насилия против них. Он обеспечивался, помимо всего прочего, через «право собственности» на женщину, которое характерным образом удерживали мужчины вкупе с принципами в других различных сферах. Женщины чаще подвергались мужскому насилию, особенно в пределах домашнего хозяйства; однако равным образом важно и то, что здесь они были защищены от публичных сфер, где мужчины подвергали насилию друг друга. Вот почему в пре-модернистском развитии Европы изнасилование процветало «главным образом в маргинальных областях, на фронтирах[176], в колониях, в состоянии войны, среди мародерствующих и оккупационных армий»[177].

Этот перечень сам по себе является огромным и достаточно ужасающим. Тем не менее в этих обстоятельствах насилие редко было направлено специально на женщин: в этих «маргинальных областях» было отчетливо выражено насилие в общем, и изнасилование было одним из видов такого рода деятельности среди других форм жестокости и кровопролития, первично включавших в себя мужчин в качестве и разрушителей, и жертв разрушения. Характеристикой таких маргинальных ситуаций был тот факт, что женщины не могли ни отделиться от мужских доменов, как в обычных, нормальных случаях, ни получить защиту своей безопасности от мужчин.

В модернистских обществах все выглядит весьма по-иному. Женщины гораздо чаще, чем когда-либо прежде, живут и работают в анонимной публичной обстановке, а «раздельные и неравные» перегородки, которые раньше разделяли полы, существенным образом рухнули. В настоящее время имеет гораздо больше смысла, нежели раньше, предполагать, что мужское сексуальное насилие стало базисом сексуального контроля. Другими словами, значительная часть мужского сексуального насилия теперь проистекает скорее из отсутствия безопасности и неадекватности, нежели из общего продолжения мужского господства. Насилие — это деструктивная реакция на уменьшение женского соучастия.

Избавленные от условий войны, мужчины сегодня, возможно, более проявляют насильственное поведение в отношении женщин, нежели в отношении друг друга. Существуют многие типы мужского сексуального насилия, но по меньшей мере некоторые из них имеют последствия, отмеченные выше: они делают сексуальность эпизодической. Это могло бы считаться принципиальной характеристикой (хотя, конечно, не только это), которая связывает такое насилие с порнографией. Если все так, то отсюда следует, что порнографическая литература, или добрая часть ее, является частью гегемонистской системы господства, где сексуальное насилие выступает скорее вторичной поддержкой, нежели образцом фаллической власти.

Конечно, было бы абсурдным заявлять, что существует единая норма маскулинности, и было бы ложным предполагать, что все мужчины сопротивляются натиску изменений. Более того, сексуальное насилие не ограничивается деятельностью мужчин. Женщины весьма часто применяют физическое насилие к мужчинам в домашних условиях; насилие представляется не часто встречающейся чертой лесбийских отношений, во всяком случае в некоторых контекстах. Исследования женского сексуального насилия в Соединенных Штатах описывают случаи лесбийских изнасилований, физического избиения и угроз с применением пистолетов, ножей и другого смертоносного оружия[178].

Большинство мужчин, которые писали Мэри Стоупс, заботились о разрешении своих сексуальных проблем, для того чтобы повысить удовлетворенность своих партнерш. Многие из мужчин, наносящих регулярные визиты проституткам, желают играть пассивную, а не активную роль, независимо от того, включает ли это в Себя реальную мазохистскую практику. Некоторые мужчины-геи находят для себя величайшее наслаждение в покорности, но многие способны также к выполнению роли покорителя. Они в большей степени, чем многие гетеросексуалы, преуспели в изоляции дифференциальной власти и отграничении ее от арены сексуальности как таковой.

«Существуют фантазии, — как выражает это один мужчина-гей, — которые заманивают нас в ловушку, и фантазии, которые освобождают нас... Сексуальные фантазии, когда они используются сознательно, могут создавать контрпорядок, что-то вроде ниспровержения и маленького пространства, где мы можем найти убежище, особенно когда они отметают все эти чистенькие и подавляющие различия между активными и пассивными, маскулинными и феминными, господствующими и подчиняемыми»[179].

Если бы мы принимали тот принцип, что каждый пол есть то, чем другой не является, то было бы очень простым делом провести различие между мужской и женской сексуальностью. На деле все обстоит не так ясно, поскольку все дети разделяют общие сходства в психосексуальной эволюции, в особенности в ранние периоды своей жизни. З. Фрейд, какими бы ограниченными ни казались его идеи с современной точки зрения, был первым, кто сделал это очевидным. Маленькие девочки имеют такие же эротические истории, что и маленькие мальчики, хотя, по Фрейду, причина состоит в том, что их ранняя сексуальность, как он утверждал, «имеет всецело маскулинный характер»[181].