Читать онлайн «Арт-терапия – новые горизонты». Страница 58

Последующие проявления творческой активности в форме самостоятельных движений, вербализации или рисования следует рассматривать как естественный результат такого «бесцельного состояния». Тишина, покой и погружение в себя являлись предпосылками действия (активности), но не реактивности. Укрепление чувств безопасности и взаимного доверия среди участниц группы было очень важно.

Начиная работать с группой, во время первых сессий я просила участниц двигаться в танце свободно, и через некоторое время такое движение стало для них привычным и помогло им перейти от конкретного мышления к символическому. Если кто-то оставался полусонным, то сам этот человек и другие участницы группы хорошо это видели. Такое полусонное состояние в танце могло также становиться предметом исследования в группе и частью групповой тематики. Спустя четыре-пять сессий состояние сонливости, как правило, исчезало, но могло вновь появиться, когда участница переживала период кризиса.

После того, как группа завершала двигательную часть сессии, я стимулировала участниц к переходу с первичного, невербального уровня самовыражения на уровень построения ассоциаций и осмысления своего состояния посредством вербальной экспрессии. Одна из техник, доказавшая свою эффективность в ходе моей работы с предыдущими группами, в особенности на начальном этапе психотерапии, состояла в использовании бумаги и «волшебных» маркеров, что позволяло участницам группы выражать свои мысли и чувства визуально. Они нуждались в том, чтобы передавать свой опыт в конкретных формах. В ходе некоторых сессий участницам было достаточно «оставить какой-нибудь след» на бумаге, поскольку необходимость создания законченных образов могла бы вызвать у них страх осуждения. Иногда, однако, атмосфера больше располагала к движению, а не рисованию, участницы группы могли двигаться дольше, чем обычно, и затем сразу переходили к обсуждению своих чувств.

Как правило, реакция пациенток на мое предложение выразить опыт двигательной активности в рисунке была положительной, что помогло мне использовать бумагу и изобразительные материалы также и в той группе, где занималась Пиа. Вместо того, чтобы после выполнения движений давать участницам группы индивидуальные листы бумаги, я решила использовать один большой лист, который помещался в кабинете перед каждой сессией. Почему же я все-таки решила использовать технику коллективного рисования? Моей неосознанной потребностью, возможно, было включение в группу котерапевта, конкретной метафорой которого был большой лист бумаги. Он воспринимался пациентками как объект, позволяющий им выражать себя и адаптироваться к коллективному пространству. Каким же образом участницы могли использовать лист бумаги, все время присутствовавший в кабинете?

Бумага являлась неподвижным, спокойным, привычным объектом, который ничего не требовал от участниц, в то время как я предлагала им разные упражнения, действовала, реагировала, обозначала временные границы упражнений, танцевала вместе с группой или неподвижно сидела. Я могла выступать для участниц группы то в качестве терпеливой и потворствующей играм матери, то в роли отца, вводящего те или иные ограничения и проявляющего рациональное начало. Говоря о бумаге как об объекте, я учитываю, что психотерапевт также может выступать для участников группы в качестве объекта. Он может являться своеобразным «листом бумаги». В то же время, несмотря на определенное «сходство» между мною и бумагой, мы играли в группе несколько разные роли.

И я, и бумага выступали в качестве переходных феноменов и переходных объектов, создавая промежуточную зону между внутренней и внешней реальностью. Находясь в этой промежуточной зоне, участницы группы видели себя и в то же время нечто отличное от себя. Бумага и я становились для них такой зоной или объектом, которые позволяли им как отдыхать, так и находиться в активном состоянии. Иногда мы воспринимались как ласковая мать, иногда – как объект, который можно бить или портить, но сохраняющий несмотря на это свою целостность. При этом было важно не столько то, каким объектом участницы пользуются, сколько то, как они это делают (Winnicott, 1971).

Боллас пишет о той стадии развития ребенка, когда окружающие его люди воспринимаются им не как нечто устойчивое, а как постоянно трансформирующийся объект. Используя понятие удерживающего пространства, схожее с введенным Винникоттом понятием фасилитирующей среды, Боллас отмечает, что данная «особенность раннего возраста продолжает проявляться в наших отношениях с некоторыми предметами в дальнейшей жизни, когда мы нуждаемся в определенных объектах, обозначающих для нас опыт трансформации. Взрослый пациент может довериться этому объекту (психотерапевту) как инструменту, позволяющему ему измениться, поскольку пациент находится в безопасной среде, где он окружен заботой и вниманием» (Bollas, 1987, p. 14).

Посещение клиентами танцедвигательной терапии означало их включение в переходную среду, в которой могла произойти их трансформация. Пиа и другие члены группы (их возраст варьировался от 22 до 36 лет) могли заново пережить опыт психического роста и трансформации, который они, возможно, не смогли в свое время получить в достаточной степени. Каким же образом они могли использовать при этом пространство?

Прежде всего, мне хотелось бы обозначить некоторые специфические особенности упомянутых мною выше понятий применительно к конкретной группе. Во-первых, в психотерапевтическом пространстве отсутствовали физические объекты, и мне пришлось предоставить их участницам группы. Лист бумаги являлся коллективным объектом, позволяющим отобразить социальную и индивидуальную организацию. Поскольку это был коллективный объект, он также давал женщинам возможность обнаружить сходства и различия между собой. Бумага всегда находилась в группе, участницы могли по своему желанию пользоваться ею или нет. Я обращала их внимание на этот лист бумаги не часто, иногда они сами вспоминали о его присутствии, когда хотели поговорить о нем. Бумага не использовалась мною специально для того, чтобы участницы группы передавали в рисунке свои чувства. Однако они знали, что в конце сессий я убираю бумагу, и что для обсуждения уже созданных на ней рисунков они могут попросить меня оставить ее на месте, если захотят.

Теории лабановского движения (Bartenieff, Laban, 1980) и двигательного профиля Кестенберга (Kestenberg, 1975) позволяют считать, что бумага способствовала психическому регрессу. Она всегда располагалась на полу в горизонтальном положении, что создавало возможность для коммуникации, связанной с оральной фазой развития (согласно Кестенбергу). Между участницами группы и бумагой при этом формировались диадические отношения.

Когда участницы решали подойти к бумаге, это действие можно было рассматривать как автономное движение по направлению к объекту, предполагающее возможность прямого контакта и фокусировку внимания. В начале сессий для участниц группы были характерны такие жалобы, как «меня ломает», «моя голова сегодня пустая», «меня как будто здесь нет», «я себя не чувствую» и т. д. Подобные заявления, как правило, произносимые очень тихим голосом, в сочетании с характерным для многих женщин страхом собственного тела делали для них движение слишком сложным и абстрактным материалом. Бумага же позволяла соединить тело и разум с целью самовыражения и предъявления себя окружающим. То, что не могло быть выражено в движениях или вербально, могло быть выражено на бумаге. Движения участниц группы к бумаге или от нее, то положение тела, которое они принимали во время рисования, и то, как они рисовали, являлись составной частью двигательной активности пациенток в ходе сессий. Иногда приближение какой-либо женщины к бумаге обозначало ее отделение от меня и от группы. С точки зрения анализа движения имело значение то, какие потребности участниц группы удовлетворялись благодаря их взаимодействию с бумагой. Приближение к бумаге могло иногда попросту свидетельствовать о потребности женщины побыть в одиночестве, поиграть с красками и формами.

Движение к бумаге и рисование на основе движения были тесно взаимосвязаны. Я не пыталась четко разделить причину и следствие. Движения и рисование выступали как составляющие единой активности группы. Я, конечно же, в большей степени следила за движениями участниц группы и анализировала их. В определенном смысле я часто оставляла бумагу без внимания. Значение бумаги как переходного объекта заключалось не в ее символической ценности, а в ее конкретности и постоянном присутствии в кабинете (Winnicott, 1971).

Я работала с бумагой «в тандеме»: как группа могла в определенные моменты игнорировать бумагу, а иногда испытывать в ней потребность, рисовать, а затем оставлять ее, так и меня саму могли игнорировать или нуждаться во мне, проецировать на меня свои чувства и даже обнимать с любовью.