Читать онлайн «Австрийская экономическая школа: рынок и предпринимательское творчество». Страница 10

Кем были эти интеллектуальные предтечи современной австрийской школы экономической теории? Большинство из них были доминиканскими и иезуитскими профессорами теологии и морали в университетах Саламанки и Коимбры — важнейших интеллектуальных центрах периода испанского золотого века (Chafuen 1986). Обратимся же к анализу и определению их главных достижений, позднее ставших основными элементами австрийского экономического анализа.

Пожалуй, нам следует начать с фигуры Диего де Коваррубиаса-и-Лейвы (Diego de Covarrubias y Leyva, 1512—1577). Сын знаменитого архитектора, он стал епископом города Сеговия (в кафедральном соборе которого и похоронен) и в течение нескольких лет был министром короля Филиппа II. В 1555 г. Коваррубиас лучше, чем кто-либо до него, сформулировал существо субъективной теории ценности, ключевой пункт всей системы австрийского экономического анализа, заявив: «Ценность вещи зависит не от ее объективной природы, а от субъективных оценок людей, даже когда эта оценка нелепа». Чтобы проиллюстрировать свою мысль, он добавил: «В Индиях пшеница дороже, чем в Испании, потому что там люди ценят ее больше, хотя объективная природа пшеницы везде одинакова» (Covarrubias 1604, 131). Коваррубиас исследовал историческое падение покупательной способности мараведи и предвосхитил многие из теоретических выводов в области количественной теории денег, к которым впоследствии пришли Мартин де Аспилькуэта и Хуан де Мариана. Исследование Коваррубиаса, известное как Veterum collatio numismatum, содержит большой статистический материал о движении цен за предшествующее столетие. Работа знаменательна не только тем, что спустя столетие ею восхищались итальянцы Даванцати и Галиани, но и прежде всего потому, что это одна из книг, на которую ссылается Карл Менгер в своих «Принципах политической экономии» (Menger 1981; Менгер 2005б).

Основанная Коваррубиасом субъективистская традиция была продолжена другим замечательным схоластом, Луисом Саравиа-де-ла-Калье, который первым пролил свет на истинное соотношение между рыночными ценами и издержками. Саравиа-де-ла-Калье утверждал, что во всех случаях издержки обычно следуют за ценами, но никак не наоборот. Таким образом, он опередил свое время, указав на ошибочность объективной теории ценности, впоследствии разработанной представителями английской классической школы, заложившими фундамент для теории эксплуатации Карла Маркса и его социалистических последователей. В своей работе Instrucción de mercaderes («Наставление купцам»), примерно в 1544 г. опубликованной на испанском языке в Медине-дель-Кампо, Саравиа-де-ла-Калье пишет: «Серьезно ошибаются те, кто измеряет справедливую цену вещи трудом, издержками и рисками того, кто производит товар или торгует им; потому что справедливая цена создается изобилием или нехваткой товаров, купцов и денег, а не издержками, трудом и рисками» (Saravia de la Calle 1949, 53). Более того, в соответствии упомянутой выше схоластической традицией выделять стимулирующую роль предпринимателя — традицией, восходящей к идеям Пьетро ди Джовани Оливи, святого Антонина Флорентийского и особенно святого Бернардина Сиенского (Rothbard 1995a), — в центре внимания книги стоит фигура предпринимателя (которого Саравия‑де‑ла‑Калье называет «купцом»).

Другой замечательный вклад испанских схоластов — введение динамической концепции конкуренции (лат. concurrentium), понимаемой как предпринимательский процесс соперничества, являющийся движущей силой рынка и развития всего общества. Эта идея, ставшая впоследствии центральной для австрийской рыночной теории, прямо противоположна неоклассическим моделям равновесия, совершенной конкуренции, монополистической конкуренции и монополии. Эта концепция привела схоластов к выводу, что человеку не дано знать цены, соответствующие модели равновесия (по их терминологии, «математические цены»), которые ориентированные на социализм неоклассические теоретики стремились использовать как обоснование государственного вмешательства в экономику (интервенционизма) и всеобщего планирования. Так, Раймон де Рувер пишет: «Молина даже вводит концепцию конкуренции, утверждая, что конкуренция, т.е. соперничество, между покупателями ведет к росту цен». Это динамическое понимание конкуренции ничем не напоминает статичную модель «совершенной конкуренции», которая, как наивно верили в XX в. теоретики «рыночного социализма», может быть смоделирована в системе без частной собственности (Raymond de Roover 1955, 169). Но только Херонимо Кастильо де Бовадилья сумел отчетливо объяснить динамическую концепцию свободной конкуренции между предпринимателями в своей книге Política para corregidores, опубликованной в Саламанке в 1585 г., где он отмечает, что наиболее положительным аспектом конкуренции, ее сущностью, является попытка превзойти конкурента (Popescu 1987, 141—159). Кроме того, Кастильо де Бовадилья сформулировал следующий экономический закон, который впоследствии стал основой австрийского аргумента в пользу рынка: «Цены продукции понижаются в результате изобилия, взаимного подражания и конкуренции продавцов» (Castillo de Bovadilla 1985, 2, chap. 4, no. 49). Испанские иезуиты, кардинал Хуан де Луго и Хуан де Салас, прояснили вопрос о том, что ни власти, ни аналитики не в состоянии знать цены равновесия и другие данные, необходимые им для регулирования рынка или разработки своих моделей. Хуан де Луго (1583—1660) задумался над тем, как можно определить цену равновесия, и уже в 1643 г. пришел к выводу, что она зависит от такого множества специфических обстоятельств, что может быть ведома только Богу (pretium iustum mathematicum licet soli Deo notum) (Lugo 1642, 2:312). Со своей стороны, Хуан де Салас в 1617 г. рассмотрел шансы правителя заполучить конкретную информацию, которая динамически создается, открывается и используется на рынке [экономическими агентами], и заявил, что quas exacte comprehendere et ponderare Dei est non hominum. Т.е. не человек, но Бог способен верно понимать и взвешивать информацию и знание, которые используют экономические агенты в рыночном процессе, и только он в силах учесть все частные обстоятельства места и времени (Salas 1617, 4, no. 6, 9). Как мы увидим далее, труды Хуана де Луго и Хуана де Саласа на триста лет опередили научные разработки ведущих мыслителей австрийской школы (особенно Мизеса и Хайека).

Другим существенным элементом того, что позднее стало инструментом австрийского экономического анализа, является принцип временнóго предпочтения, согласно которому в настоящем, при прочих равных, все блага оцениваются выше, чем в будущем. Эту доктрину заново открыл в 1556 г. Мартин де Аспилькуэта (знаменитый доктор Наварро), позаимствовавший ее у одного из самых ярких учеников святого Фомы Аквинского Эгидия Лессинийского, который уже в 1285 г. сформулировал: «Будущие блага не ценятся столь дорого, как те же самые блага, доступные немедленно, и они не позволяют их владельцам получать от них такую же пользу. По этой причине нужно полагать, что по справедливости их ценность должна быть ниже» (Dempsey 1943, 214).

Схоласты проанализировали также искажающее воздействие инфляции, понимаемой как любая государственная политика роста количества денег в обращении. В этой области самый выдающийся труд, De monetae mutatione, создал преподобный отец Хуан де Мариана, позднее опубликовавший его на испанском под названием Tratado y discurso sobre la moneda de vellón que al presente se labra en Castilla y de algunos desórdenes y abusos (Mariana 1987). В этой книге, впервые изданной в 1605 г., он критикует политику властей своей эпохи, которые обдуманно понижали пробу старых медных монет [т.е. добавляли в сплав менее ценные металлы]. Мариана не использует неизвестный в то время термин «инфляция», но объясняет, что порча монеты ведет к росту цен и широкой дезорганизации экономической жизни. Кроме того, Мариана критикует политику установления потолка цен, имевшую целью противодействовать последствиям инфляции, и высказывает мысль, что эта политика не только не может дать никаких положительных результатов, но и крайне вредна для производства. Мариана сумел внести важные уточнения в исключительно макроэкономический, а потому весьма упрощенный, анализ, проведенный Мартином де Аспилькуэтой в 1556 г., а еще ранее предложенный Коперником в работе Monetae cudendae ratio. Они первыми предложили версию господствующей в наши дни грубо упрощенной и механистической количественной теории денег (Azpilcueta 1965, 74—75).

Испанские схоласты также внесли существенный вклад в теорию банковского дела (Huerta de Soto 1996). Например, доктор Саравиа‑де‑ла‑Калье подверг жесткой критике банковскую практику частичного резервирования и объявил незаконным делом и тяжким грехом извлечение выгоды от выдачи ссуд третьим сторонам из денег, переданных банкиру на сохранение. Эта идея полностью совпадает с доктриной, установленной изначально классическими авторами римского права, естественно вытекающей из самой сущности, оснований и правовой природы договоров о передаче на хранение денежных сумм, которые на юридическом языке называются договором иррегулярной денежной поклажи (Saravia de la Calle 1949, 180—181, 195—197). Мартин де Аспилькуэта и Томас де Меркадо также дали строгий анализ банковской деятельности, и, хотя их вклад не столь значителен, как работа Саравиа-де-ла-Калье, они провели безупречное исследование требований, которым должен отвечать, с точки зрения справедливости, договор денежного банковского депозита. Все эти авторы безоговорочно стояли за то, чтобы банки следовали политике 100-процентного резервирования, и эта позиция стала центральной для австрийского подхода к теории кредита и экономического цикла (Huerta de Soto 1998; Уэрта де Сото 2007). Луис де Молина и Хуан де Луго подошли к вопросу о частичном резервировании более снисходительно и сочувственно, хотя Дэмпси полагает, что если бы эти авторы были знакомы с деталями и теоретическими тоследствиями частичного резервирования столь же хорошо, как Мизес, Хайек и другие теоретики австрийской школы, и могли бы вообразить возникающие на основе этой практики кредитную экспансию и инфляционную эмиссию бумажных денег, то даже Молина, Лесиус и Луго сочли бы, что имеют дело с противозаконным процессом институционального ростовщичества (Dempsey 1943, 225—228).