Читать онлайн «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти». Страница 56

Мы стремимся защититься не от тревоги, которая, как оказалось, служит предупреждающим сигналом опасности, а от самой опасности, или от знания об этой опасности. До известной степени, все защитные механизмы предполагают невыносимость осознания правды, правды о комплексе смерти, который первоначально, а позднее – в подсознании, означает возможность намеренного, безжалостного насилия со стороны матери. По мере развития комплекса, его компоненты подвергаются замещению, и защиты распространяются как на внешнюю угрозу, так и на внутренние импульсы, которые могут ее пробудить. Даже само это распространение есть ничто иное, как защита, так как оно «призвано» помешать распознаванию ситуации первичной угрозы. Переработанные объекты и ситуации запускают тревогу, но преимущество состоит в том, что из всего этого исключается мать, и приходиться иметь дело с чем-то менее ужасным, чем затруднительная ситуация в младенчестве.

Избегание. Избегание служит для того, чтобы быть защитой от людей, ситуаций и такого рода обязательств, которые могут вызвать тревогу, а также от высвобождения импульсов, которые содержат опасность неодобрения или возмездия. Внутренние ограничения различны; особенно часто подавляются враждебные и сексуальные импульсы, и, у многих, потребность в зависимости или мазохистскоя пассивность, и наоборот, тенденция к самоутверждению или к нежности. Масштаб избегания зависит от интенсивности угрозы смерти, а также от толерантности к угрозе. Когда угроза значительна, а толерантность низка, избегание приводит к тому, что жизнь низводится до уровня, который лишь не намного выше грани, за которой Эго престает функционировать. Это, как я полагаю, и есть механизм развития шизофрении. Но и многие непсихотические личности влачат удивительно ограниченное существование, являясь, по всей видимости, неспособными к проявлению интересов, эмоций или человеческой привязанности. Еще большее количество людей страдает от не столь сильных ограничений.

На самом деле, только личность, сформировавшаяся благодаря совершенному воспитывающему влиянию матери, смогла бы полностью реализовать свой потенциал. Как указывает May (286), общим знаменателем всех негативных способов обращения с тревогой является сужение области осведомленности и деятельности, что равнозначно ограничению личной свободы. Кьеркегор писал, что отказ от возможностей как самореализации, так и общения с другими людьми, является обязательным эффектом попытки избежать тревоги. Негативные способы (как противоположные тем, когда тревоге противостоят) обязательно предполагают принесение в жертву возможностей, как саморазвития, так и взаимодействия с обществом. Я убежден, что не может быть плодотворного обсуждения свободы и самоактуализации без обращения к комплексу трагической смерти. Мы боимся умереть, и поэтому боимся жить, или, как формулирует Тиллих (Tillich) (25), мы избегаем небытия путем избегания бытия. Избегание тревоги, таким образом, означает в некотором роде смерть при жизни; и мы можем искать небытие для того, чтобы избежать трагической смерти. Понимание этого позволяет осознать насколько неразделимы материнское влияние, тревога и смерть.

Отрицание. Отрицание похоже на избегание, но оно, возможно, является более примитивным, так как оно делает «несуществующими» угрозы, которые избегание старается не замечать. При отрицании в обязательном порядке формируются заблуждения, которые могут принимать как негативную, так и позитивную формы: подавление того, что известно человеку, и нереалистические убеждения. Миф о матери, например, является позитивной и неотделимой частью отрицания материнской разрушительности. Его защитная ценность заключается в следующем: если все матери хорошие, то и моя не может быть плохой, и, значит, я в безопасности.

В своем негативном аспекте, отрицание означает не только отказ признать какую-то идею, но и сокращение способов ее постижения заново, а также сопротивление любой попытке преодолеть это ограничение, например, при помощи психотерапии. Масштаб пожертвования функциями зависит от степени нетолерантности к угрозе. Человек сталкивается не только с диссоциацией первоначальных и расширенных идей комплекса смерти, но и с подавлением и искажением восприятия, и, следовательно, реальности, появлением психического дефекта или настоящей ретардацией познавательных процессов, неспособностью реагировать эмпатически. Sullivan говорит о тревоге как о «великой разъединяющей силе»; но не тревога разъединяет, а последствия воздействия на личность защитных механизмов, направленных против ощущения тревоги.

Отрицание проникает в наши мысли, чувства и поведение в гораздо большей степени, чем мы знаем или хотим признать. Лучшим примером служит отрицание смерти: по-видимому, каждый таит в себе идею о собственном бессмертии или, по крайней мере, сохранении своего «Я» после смерти. Ощущение бессмертия может возникнуть из источника более глубокого, чем потребность в защите, и я был бы более склонен признать существующее в онтогенезе чувство непрерывности жизни, чем существование тревоги по поводу небытия, но вера в бессмертие поддерживается защитным механизмом. Это означает: «даже если моя мать и хочет меня истребить, я не могу быть уничтожен, или после физической смерти я буду продолжать свое существование в форме, которая сохранит мою идентичность, и, возможно, даже получу компенсацию за всю ту несправедливость, которую я претерпел». Эта защита в коллективной форме становится «массовым неврозом», как Freud называл религию. Она же служит мотивационной силой определенных философских систем, если не матерью всего философствования.

Эти иллюзорные убеждения так необходимы для психической интеграции, что Masserman (407) делает предположение, что определенные базовые убеждения (пра-защиты) в ходе психотерапевтического воздействия следует скорее поддерживать, чем избавляться от них. Одной из пра-защит является иллюзия неуязвимости и бессмертия: она категорически отрицает опасность и смерть, провозглашая триумф человека над ними обеими. Для меня это означает отрицание возможности быть травмированным или уничтоженным своей матерью. Другие пра-защиты являются производными: заблуждение о всемогущем слуге или об обладании всемогуществом, что призвано поддерживать иллюзию собственной неуязвимости, а также вера в человеческую доброту, в то, что в трудную минуту можно получить помощь от другого человека.

Этот список всеобщих «заблуждений» можно продолжить, но их все можно рассматривать как следствие отрицания трагической смерти. Навязчивые параноидальные идеи можно также рассматривать как форму отрицания. В качестве преследующего объекта они идентифицируют кого угодно, кроме матери, и позволяют проецировать собственные враждебные импульсы на источник угрозы, который с ней не связан.

Отрицание обычно является первым механизмом самозащиты, который мобилизуется во время кризиса. Опасность еще не существует или ее значение сильно искажено. Появление этой реакции поразительным образом связано с тяжелой болезнью либо с кончиной или с угрозой смерти человека, от которого индивид зависит и к которому относится враждебно.

Фобия и противофобия. Предполагается, что тревога стремится превратиться в страх с целью встретить конкретную опасность лицом к лицу и не страдать от беспомощности, которую человек испытывает, будучи охваченным беспредметным ужасом. Это было бы правдой, если бы тревога была экзистенциальной. На самом деле, я полагаю, образование фобии служит для того, чтобы заменить реальную, но отрицаемую, угрозу посторонним объектом. По словам Arieti (408), одной из характеристик фобий является утрата источником угрозы человеческих черт. Параноидальный страх – это страх перед объектом, имеющим человеческий облик, но не относящемся к матери; при фобии индивид испытывает страх перед объектом, который не имеет ничего человеческого. Отрицание матери как источника угрозы равноценно отрицанию комплекса трагической смерти в целом. Фобия может иметь вид иррационального или преувеличенного страха, но может выглядеть и как уместная или нормальная реакция. Это справедливо по отношению к страху смерти. Танатофобия может вызвать душевные страдания либо вспышки деморализующей тревоги, или выражаться в тревожных хронических состояниях, но ее преимущество состоит в возможности противостоять естественному страху, а не ужасающей садистической силе матери. Хотя и не ярко выражено, фобия влияет на характер, образ мыслей, и жизненный опыт многих пациентов. Это было открыто в ходе психотерапевтического лечения определенных пациентов, и подтверждено документально жизнеописаниями некоторых исторических личностей.

В качестве аргумента может быть приведено то, что человек не знает источник катастрофической угрозы потому, что базовая тревога и комплекс смерти берут начало в младенчестве и представляют собой биологические ответные реакции. Лично я убежден, что младенец знает эту действующую силу по причине повторяющейся ассоциации тревоги при контакте с матерью, а позднее – более отчетливо воспринимая источник угрозы во взаимоотношениях с ней.