Читать онлайн «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти». Страница 55

Другие всеобъемлющие аффекты раннего происхождения могут также вытекать из материнского влияния. Депрессивные чувства могут усиливаться, или сопровождать тревогу или тенденцию к покорности или могут быть следствием необходимости контролировать агрессию, направляя ее на себя самого. Чувство одиночества или отчуждения очень болезненно потому, что оно содержит в себе значение бессилия и униженности. На самом деле, Blau (338) убежден, что тревога является источником всех эмоций неудовольствия. С его точки зрения, вторичные аффекты состоят из гнева (модель агрессии), страха (модель бегства), и депрессии (модель покорности), а третичные аффекты неудовольствия включают в себя вину, стыд и отвращение.

Я не думаю, что вина является третичным образованием из тревоги. Изначально она является эмоциональным заражением, впитыванием младенцем материнского чувства вины. Матери начинают проецировать вину во время беременности, и новорожденный младенец также восприимчив к этому чувству, как и к другим материнским аффектам. Вина может также внедряться намеренно или скрытым образом. Ребенка заставляют почувствовать, что поступки, вызывающие неодобрение, например, агрессивные или связанные с сексуальностью, наносят вред матери. Идея о неправильном поведении и необходимом заглаживании вины укореняется и становится интернализованной. Чувство вины не является «естественным» аффектом, как тревога или враждебность, но чем-то навязанным: подобно боли, оно носит чужеродный характер. По существу, человек испытывает чувство тревоги, когда у него появляется желание или импульс совершить нечто, что может вызвать материнское неодобрение. Вина не возникает из-за конфликта между любовью к матери и ненавистью к ней, как это обычно предполагается – ребенок страшится последствий нелюбви к матери или боится выдержать ее враждебное отношение. В таком случае, вина является аспектом разрушительного материнского воздействия, и связана с тревогой, а, возможно, является ее проявлением. Lowe (401) обнаружил, что в тестах-самоотчетах шкалы, требующие клинического толкования вины и тревоги, измеряют одну и ту же психологическую сущность. Возможно, вины бы не существовало, если бы индивид мог бы быть уверенным в том, что ему удастся избежать материнского возмездия, но ему всегда приходится иметь дело с чем-то, замещающим мать, с суперэго. Также открыто признается или подразумевается, что вина является своеобразной защитой для смягчения наказания.

Из стремления к жизни, из ужаса и боли, ярости, мазохизма, одиночества, депрессии, вины и из материнского обольщения рождается привязанность к матери, которая носит имя – любовь. Она подразумевает многое, но не подразумевает одного – нежности. Возможно, младенец демонстрирует архаичную любовь, или то, что Balint (402) называет «любовью ид», и, возможно, он впитывает материнскую притворную, или эгоистичную, или мазохистскую любовь, но на самых ранних этапах «любовь» становится невротическим образованием, служащим различным целям. От ребенка требуется демонстрировать любовь к матери, и неудача в этом ведет за собой угрозу, так как ребенок должен помешать матери и другим осознать отсутствие у нее материнских чувств и наличие враждебных импульсов. Человек должен любить свою мать, или страдать, или, по крайней мере, испытывать чувство вины. Любовь также становится способом смягчения чувства беспомощности и одиночества и поиском гарантии защиты. С увеличением фрустрации, любовь становится прикрытием для импульсов мстительности и защитой от них. Что поражает при анализе чувства, которое многие считают «любовью», это то, что оно оказывается самообманом и оборачивается ненавистью. И наоборот, особенно для женщин, любовь означает страдание, но в этой мазохистской любви скрываются и садистические мотивы.

Безжизненность – естественное состояние вселенной. Жизнь – это случайное, необъяснимое явление, аномалия неорганического бытия, «краткая вспышка в межзвездном пространстве» (403). Смерть имманентна жизни, если не в форме инстинкта, то, как неизбежное прекращение процесса существования. Сопротивление смерти – характерная черта жизни. Образ жизни живых существ, говорит Bichat (62), таков, что все то, что их окружает, служит их уничтожению, и они скоро бы непременно исчезли, если бы не обладали принципом реагирования. Только простейшие формы жизни противостоят смерти, используя свои внутренние ресурсы. Чем более высокоорганизованным является животное, тем больше оно становится зависимым. У человека как у вида «не существует такого создания, как младенец», отмечает Winnicott (404), так как без материнской заботы этого младенца просто бы не было. Материнское вскармливание (не любовь!) таким образом, является средством сохранения, как особи, так и вида в целом. Это основной принцип морали: «Добро состоит в том, чтобы поддерживать жизнь, способствовать ей и приумножать ее», говорит Schweitzer (406), а «уничтожать жизнь, препятствовать или вредить ей есть зло». Материнское вскармливание содействует жизни в ее борьбе против смерти.

Основной дилеммой человеческого существования является то, что материнское влияние также содействует смерти. Базовая тревога, имеющая биологические корни, но актуализированная разрушительными материнскими импульсами, является неотъемлемой частью существования. В базовой тревоге берут свое начало покорность смерти (подавление, задержка, мазохизм, неуспех в достижении индивидуальности, тенденция к самоубийству) и неповиновение смерти (гнев, агрессия, ненависть, садизм, мстительность). Депрессия и одиночество несут в себе значение смерти. А «любовь» является стремлением к защите от смерти и прикрытием для враждебности. Это аффекты комплекса трагической смерти. Именно в нем берут начало как личные, так и социальные патологические последствия. В этом «процессе улучшения», которому мы подвергались, будучи младенцами и детьми, говорит Montagu (396), «мы были созданы нашим западным миром, и стали разобщенными, беспорядочными, враждебными, эгоцентричными существами. Мы идем вразрез с нашим эволюционным предназначением, которое заключается в интеграции и сотрудничестве, а не в дезинтеграции и разобщенности». Угроза жестокого уничтожения, нависшая сейчас над нами, в конечном итоге восходит к разрушительному материнскому влиянию.

Тенденция к разрушительности и саморазрушению является универсальной потому, что материнские импульсы, направленные на убийство своего потомства (а, возможно, также и на нанесение ему увечий), тоже универсальны. Следует еще раз подчеркнуть, что в самом начале комплекс трагической смерти означает ответную реакцию очень молодого организма на акцентированную угрозу в мозгу матери. Очень часто мы имеем со стороны матери нечто большее, чем просто неосознанные импульсы. В своей зачаточной форме комплекс смерти является реалистичной реакцией страха на реальную угрозу, или то, что организм «воспринимает» как реальную угрозу. Из-за своего очень раннего происхождения и подавления составляющих его компонентов на более поздних этапах, комплекс сохраняет свою патогенную силу на протяжении всей жизни. Через много лет после периода младенчества мы страшимся (подсознательно) того, что в любой момент мы можем быть подвергнуты уничтожающему или калечащему нападению, перед которым будем совершенно беспомощны. Однако даже если мать и была по-настоящему злобной и в настоящее время продолжает оказывать губительное влияние, человек уже не младенец и ему не нужно бояться жестокой смерти от ее руки. Именно нереалистическая природа постмладенческой ситуации угрозы навсегда сохраняет губительный эффект младенческого комплекса. Защиты, которые мы создаем, это защиты от чего-то, что пробуждает базовую тревогу, которые, в дальнейшем, распространяются на все, что может служить угрозой. Не важно, насколько изменилось отношение матери и ее поведение в направлении большей доброжелательности, первоначальную ответную реакцию ребенка нельзя изменить полностью, хотя ее не в коей мере нельзя считать не восприимчивой к такой перемене. Этим можно объяснить и эффективность психотерапевтического воздействия.

Я полагаю, что для того чтобы понять развитие личности и ее психопатологию, нужно начать с комплекса трагической смерти или, что равнозначно, с взаимоотношений индивида со своей матерью, восходящих к его внутриутробному существованию. Важные образования, возникшие после периода младенчества, представляют собой борьбу за безопасность, что, в основном, означает борьбу за поддержание жизни и целостность тела и личности. Можно начать с младенческой тревоги и проследить путь развития к «конечному состоянию» душевного расстройства, или, наоборот, можно начать с клинического синдрома или индивидуального случая и проследить патогенез до ранних отношений с матерью. Подобная документация находится за пределами содержания данной книги[27]. Здесь будет уместным ограничиться кратким обсуждением некоторых из базовых защит или основных направлений патологии, в соответствии с гипотезой о том, что психопатология берет свое начало в комплексе смерти.