Читать онлайн «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти». Страница 38

Теперь ясно, почему существует несоответствие между страхом и ненавистью к матери и тем, какое впечатление она производит или производила. Необходимо установить корреляцию с ее импульсами к детоубийству или нанесению увечий. Хотя само существование подобных импульсов в подсознании производит патогенный эффект, сомнительно, что они никогда не находят выхода в материнском поведении. Их проявление может быть настолько незаметным, что почти не поддается обнаружению. Во время курса психотерапии человек может постепенно и с нарастающим чувством ужаса понимать, что в материнском поведении было некое злобное, «некрофильное», смертоносное свойство, которое, тем не менее, нельзя отнести ни к какому ее конкретному поступку или высказыванию. Таких женщин обычно характеризуют как «ведьм», говоря о них в роли жены или матери. Обычно о них отзываются исключительно негативно, но следует помнить, что они вовсе не чудовища, а всего лишь продукт деструктивности своих матерей. Эта «миазменная» злобность имеет тенденцию ускользать от эмпатического восприятия мужчин, потому что маскулинная агрессивность обычно характеризуется открытостью и прямотой. Непризнание едва различимого женского садизма является одним из изъянов в нашем знании женской психологии, и, таким образом, нашем знании об отношениях жены и мужа, а также материнско-детских взаимоотношениях.

Существуют разные мнения об отношении страха смерти к страху кастрации. Следуя определению Freud, Nunberg (266) говорит, что угроза кастрации является характеристикой фаллической стадии развития, и нередко можно видеть, как интенсивный страх кастрации постепенно мутирует до тех пор, пока не показывается во время половой зрелости как чистый страх перед суперэго, который в своей окончательной трансформации является танатической тревогой. Eissler (9) заявляет, что клиническое изучение пациентов, у которых центром страха служит смерть, подтверждает мнение Freud о первичности комплекса кастрации. Почти всегда анализ озабоченности смертью или интенсивного страха перед ней ведет к обнаружению интенсивного страха кастрации. С другой стороны, Klein (140) убеждена, что страх смерти первичен и усиливает страх кастрации. Трудно понять, как можно соглашаться с существованием инстинкта смерти и в то же время признавать первичность страха кастрации, как это делают Nunberg и Eissler.

Schur (165) предполагает, что и страх кастрации, и страх смерти могут иметь филогенетическое происхождение. В каждом случае анализа можно найти ассоциативные связи между сексуальностью, насилием и увечьем, также всегда присутствует страх кастрации. Создается впечатление, что есть глубоко заложенное «биологическое» знание, существующее вне жизненного личного опыта, и что, возможно, связь секса с опасностью является врожденной. Fenichel (267) видит неразрывную ассоциацию страха быть съеденным с идеей кастрации. Нельзя сказать, какой страх древнее, и какие между ними генетические и энергетические отношения. Возможно, обычно боязнь кастрации является более глубоким подавляемым мотивом, а страх быть съеденным – его регрессивное искажение. Некоторые авторы придерживаются мнения, что страх смерти может возникать из-за подсознательного предпочтения смерти кастрации. Ferencsi (268) заявляет, что, по-видимому, страх кастрации и увечья, или боязнь быть съеденным или проглоченным, являются более сильными, чем страх смерти; а Eissler (9) утверждает, что «подавляющее число мужчин полагают, что лучше умереть, чем быть кастрированным». (Но Eissler также говорит, что эго может принять кастрацию с целью избежать долгой болезни и смерти, и что у некоторых пациентов обнаруживаются фантазии о желании кастрации для того, чтобы, благодаря этой жертве, сохранить жизнь.)

Проблема взаимоотношений этих страхов в некоторой мере является следствием ошибочного предположения об их интрапсихическом происхождении. Как только мы начинаем смотреть на них как на реагирование на внешнюю угрозу, становится меньше метапсихологии и больше ясности. Но внешние причины все время отклоняются, не смотря на то, что сам Freud писал, что опасность кастрации угрожает мальчику извне. Мальчик верит в это потому, что «когда он находится на фаллической стадии развития, его часто пугают тем, что отрежут пенис» (219). Stärcke (269) также утверждает, что комплекс кастрации может быть прослежен до реальной угрозы со стороны одного из родителей, который обещает мальчику отрезать его пенис в качестве наказания за какой-либо проступок, обычно мастурбацию. Rado (270) полагает, что девочка, точно так же, как и мальчик, является жертвой родительского возмездия. Он говорит, что когда родители узнают, что мальчик занимается онанизмом, то угрожают отрезать ему пенис, когда они застают за этим занятием девочку, то запугивают ее, говоря, что этим действием она причиняет себе непоправимый вред. С незапамятных времен нанесение увечий, оставление на произвол судьбы и умерщвление голодом служат наказаниями, используемыми обществом за совершение сексуальных действий; хотя они уже вышли из употребления, ими до сих пор угрожают в детстве. Этим утверждениям, однако, не придают большого значения в русле преобладающего подхода, ориентированного на признание эндогенного происхождения комплекса кастрации.

Я же считаю, как уже подчеркивал раньше, что не существует вопроса о первичности. Материнский импульс к детоубийству порождает страх смерти и комплекс смерти, а материнский импульс к нанесению увечий порождает страх увечья и комплекс увечья. И то и другое является базовым. Кто-то может включить страх перед неспецифическим увечьем в комплекс смерти и отделить страх увечья половых органов как принадлежащий к комплексу кастрации. А кто-то может рассматривать комплекс смерти как обобщенные реакции на все угрозы целостности организма, помня о том, что младенец отвечает на любую опасность беспорядочными реакциями, целью которых является сохранение жизни. Я думаю, что это ухудшает понимание проблемы. Почти всегда приходится сталкиваться с двумя основными страхами, хотя, у разных людей, они взаимодействуют по-разному. У многих эти два страха или два комплекса по существу являются одним. У некоторых страх смерти доминирует или кажется единственным базовым страхом. Если у человека была мать, несущая импульс только к детоубийству, а не направленный на совращение или нанесение увечья, следствием этого будет страх уничтожения, а не увечья гениталий. Я наблюдал это у некоторых мужчин (конечно, страх кастрации мог остаться не обнаруженным), но не у женщин, у которых, (по крайней мере, у психиатрических и гинекологических пациенток), всегда присутствует страх атаки, направленной на половые органы, часто приравниваемый к страху смерти. У некоторых людей страх кастрации может быть преобладающим, и может быть связан с желанием кастрации, как принесением в жертву одной части тела или функции с целью уменьшить угрозу полного уничтожения. Этот механизм сильнее развит у женщин, чем у мужчин, и приводит к сексуальной фригидности, бесплодию, желанию гистероэктомии и других искупительных действий.

Для того, чтобы удостовериться в деструктивном влиянии матери, мы можем перенести фокус нашего исследования на ребенка с целью обнаружить комплекс трагической смерти (как смерть, так и увечье) и его проявления. Как отмечает Wahl (119), изучение детей – это основной путь к пониманию значений, придаваемых смерти человеком: «Здесь, в ребенке, мы можем взглянуть на себя первобытных, лишенных бремени лет и толстых пластов подавления и аккультурации». Moellenhoff (271) делает наблюдение, что взрослые обычно ведут себя в соответствии с реальностью и признают, что все живые существа должны умереть, но в их подсознании таятся идеи, подобные тем, которые выражают дети: отрицание окончательности смерти, подтвержденное фантазиями об убийстве и возращении жертвы обратно к жизни, мысленное соединение смерти с убийством и увечьями и фантазии о смерти как о способе избежать болезненных жизненных ситуаций или средстве для приобретения любви.

Мы не касаемся темы развития эмпирического знания о смерти, области исследований, которую изучали Piaget (272), Gesell (273), Nagy (274), Jaehner (275) и Cousinet (276). Их работы много рассказывают об этапах эволюции реалистического понимания смерти, даже о развитии его год за годом. Хотя это, по-видимому, постепенно прогрессирующий процесс, существуют различия в структуре развития, вызванные случайными событиями. Является ли совокупность идей и аффектов, приобретенных в ходе обучения, в значительной степени определяющим фактором для базовых установок по отношению к смерти – спорный вопрос. Сообщения о реакции детей на знакомство со смертью противоречивы. Choron (28) предполагает, что эти расхождения в данных могут объясняться различиями в возрасте, уровне умственного развития и специфическими обстоятельствами, сопутствующими открытию ребенком смерти. Ребенок черпает подсказки к определенным установкам у старших, и часто страх может возникнуть скорее благодаря эмоциональному подтексту высказываний взрослых, чем из-за значения этих слов. Для многих детей смерть ужасна потому, что реакция горя родителей заставила ее выглядеть таковой. Loeser и Bry (5) уверены, что важным патогенным фактором является то, принимается или отрицается реальность существования смерти. Ребенок, который отрицает реальность смерти, является потенциальным пациентом с фобией в будущем.