Читать онлайн «Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий». Страница 24

Состояние паники также очень хорошо демонстрирует уязвимость модели «дисциплина кулака». Сравним панику в обстановке неполного контроля со стороны военной системы (бивуак нескольких частей у Янзелинского перевала в непосредственной близости от передовой) и панику в период «полного сбоя» механизма военного ведомства (беспорядочное массовое отступление после поражения под Мукденом).

В ночь с 5 на 6 июля в 12 часов 30 минут личный состав Севского полка был разбужен отдельными выстрелами. Нижние чины стали разбирать винтовки. Генерал-майор К.Т. Рябинкин, командир 1-й бригады 9-й пехотной дивизии, в которую входил полк, пытался организовать управление войсками{443}. Постепенно выяснилось, что противника нет, и стрельба, и атмосфера опасности поддерживались исключительно огнем частей, стоявших бивуаком. При помощи офицеров через какое-то время все-таки удалось восстановить порядок. Рябинкин откровенно писал в приказе по войскам 1-й бригады 9-й пехотной дивизии на следующий день после происшествия: «Стали разбирать ружья, несмотря на мои приказания и крики “ложиться спать” и “не сметь разбирать ружья”»{444}. Дальнейшие действия генерала в отношении нижних чинов Севского полка укладывались в рамки модели «дисциплина кулака». Генерал-майор К.Т. Рябинкин сделал неверные выводы, указывая в приказе, что стреляли только «отъявленные трусы», в качестве воспитательной меры приказал наказать розгами всех нижних чинов, у которых можно было обнаружить следы порохового нагара на ружьях[38], и перевести выявленных таким образом нарушителей порядка в разряд штрафованных{445}. Во-первых, в приказе имелось два грубых нарушения действовавшего в тот момент законодательства: за подобное поведение нижних чинов переводить в разряд штрафованных нельзя, а телесное наказание было отменено. Более того, сам генерал должен был быть подвергнут взысканию за отдачу приказа помимо офицеров и командира полка. Кричать нижним чинам «всем спать» противозаконно, для этого надо было дать приказ командиру Севского полка, т. к. на бивуаке этого полка и происходил беспорядок. За применение телесного наказания генералу грозило по ст. 185 «Устава дисциплинарного…» содержание на гауптвахте от одного до шести месяцев; по совокупности указанных выше деяний генерал, согласно пункту 189 «Устава дисциплинарного…», должен был быть исключен из службы или отправлен в крепость на срок от четырех до восьми месяцев{446}. Такое игнорирование устава высшим офицером создавало определенный поведенческий стереотип для всех командиров данной бригады, от полковника и до взводного прапорщика включительно. Выводы сделаны были целиком в рамках ресурса наказания. Но во время нестабильной ситуации этого ресурса как раз и не хватает. Случай на бивуаке показателен и печален еще и тем, что генерал Рябинкин был кадровым боевым офицером (ветеран Русско-турецкой войны 1877-1878 гг.), командовал ротой, батальоном и до Русско-японской войны — Севским полком (с 5 августа 1899 г. по 2 ноября 1902 г.){447}.

Следующая ситуация относится к разряду тех, в которых переход за «пограничное» состояние произошел. Сражение под Мукденом длилось с 6 февраля по 27 февраля и закончилось отходом русских войск к г. Телину. Отход этот был плохо организован. Если первоначально приказы главнокомандующего о порядке отступления исполнялись, то дальнейшее развитие ситуации носило характер бесконтрольной реакции{448}. Механизм исполнения дисциплинарного устава вместе с ресурсом страха перед наказанием остался за невидимой условной чертой.

Сначала падение дисциплины выражалось, по мнению офицера Генерального штаба подполковника М.В. Грулева, в том, что нижние чины целыми пачками бросали патроны в костры{449}. Командир Псковского полка недоумевал по поводу выходок нижних чинов, мотивируя эти поступки следующим образом: «не то шутки ради, не то со злости»{450}. По признанию самого Грулева, создавалось впечатление близкой ружейной перестрелки{451}. Делалось это, на наш взгляд, для того, чтобы ускорить переход ситуации из состояния относительного контроля в состояние, близкое панике, или «пограничное» состояние. Даже на начальном этапе развития «пограничной ситуации» властный ресурс начинал сдавать позиции, вымывая влияние начальства на нижних чинов. Командир Псковского полка сделал замечание нижним чинам на счет того, что те не следили за «такими мерзавцами, которые жгут наши патроны», — в ответ последовало только молчание{452}. Подполковник М.В. Грулев в своих воспоминаниях характеризовал сложившуюся в тот момент ситуацию как робкое проявление начинавшейся деморализации, впоследствии проявившейся полным нравственным разложением в конкретных фактах нарушения дисциплины при отступлении{453}.

Отдельные части смешивались на узкой Мандаринской дороге и при обходе г. Мукдена, офицеры и начальники вообще растворились в огромной солдатской массе. Один из офицеров штаба 2-й армии характеризовал отход таким образом: «Яростные человеческие потоки одновременно вливались в этот грабеж»{454}.

Полковник Генерального штаба В.М. Тимофеев, занимавший тыловую должность инспектора госпиталей 3-й Маньчжурской армии{455}, пытался остановить толпу дезертиров при отступлении от Мукдена. Он прибегнул к властному ресурсу в условиях паники, но в экстремальных ситуациях, каковым являлось отступление от Мукдена, система внешнего чинопочитания и обычной иерархии уже не действовала{456}. Группа бредущих солдат попросту не обращала на старшего офицера внимания, тогда полковник Тимофеев в рамках «дисциплины кулака» выхватил револьвер и застрелил двоих дезертиров{457}. В итоге офицер был тяжело ранен. Случай с полковником Тимофеевым получил дополнительную огласку еще и потому, что погибший являлся родственником А.Н. Куропаткина[39].

Именно в ходе Мукденских боев потери среди офицерского корпуса были наибольшими и составили 257 человек{458}. Причем к погибшим офицерам под Мукденом стоит прибавить также рекордное за всю войну число пропавших без вести офицеров (280){459}. Во время Ляоянского сражения, по масштабам сопоставимого с Мукденской битвой, потери среди офицеров не были столь значительными (87 убитых, 10 пропавших без вести). Мы считаем, что одной из причин относительно высокой смертности офицеров в войну 1904-1905 гг. были выстрелы в спину во время боя со стороны нижних чинов{460}. В качестве мотива в таком случае, наверное, выступала несправедливость начальства. Известно, что с ноября 1904 г. по сентябрь 1905 г. процент убитых и раненых офицеров значительно превышает процент потерь в нижних чинах. Так, в абсолютных числах потери среди нижних чинов составляли в указанный период 37 888 человек, среди офицеров — 1151 человек, что составляло 20 и 30% от общей численности соответственно{461}. Косвенно наши выводы подтверждает ситуация с данными о потерях в полках действующей армии. Согласно статистическому отчету Н.И. Козловского, в некоторых полках (145-й Новочеркасский пехотный полк и др.) были очень высокие показатели смертности среди офицерского состава, но потери среди нижних чинов этих же полков были сравнительно невысокими{462}. Если сравнить 145-й пехотный Новочеркасский полк с Выборгским пехотным, то, несмотря на более высокие показатели смертности среди нижних чинов Выборгского полка, что говорит о тяжести боев, потери в офицерском составе были в два с лишним раза меньше (15 и 7){463}. Пример интересен тем, что оба полка входили в один корпус. Отличие заключалось в том, что Выборгский пехотный пошел в бой под Мукденом прямо с эшелонов{464}, чего нельзя сказать про новочеркасцев.

Я проанализировал большое количество боевых, непостановочных фотографий Русско-японской войны из собрания Центрального государственного архива кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга. Считаю необходимым заметить, что уставная форма одежды на позициях не соблюдалась, отличить офицера от нижних чинов было возможно только с расстояния 1-2 метра. Хотелось бы указать на ряд особенностей повседневности русского комбатанта периода Русско-японской войны: отсутствие погон (главный отличительный признак офицера) на позициях, использование одних и тех же головных уборов и нижними чинами, и офицерами (папаха), использование отворотов воротника, шарфов и башлыков, скрывающих погоны и офицерские фуражки и пр.{465} Более того, офицеры нередко отказывались от такого обязательного в мирное время атрибута, как шашка. Шашка мешала передвигаться по сопкам, путалась в ногах, весила почти 2 кг, а в рукопашной схватке отбиться от штыкового удара не позволяла{466}. Без шашки запечатлен на фотографии начальник летучей почты 2-й армии сотник Успенский{467}. Офицерские шинели характерного светло-серого цвета надевались только для встречи важного начальства. На групповой фотографии 1904 г. офицеры 146-го пехотного Царицынского полка одеты в солдатские шинели, папахи без кокард и пр.{468} В теплое время года офицеры и солдаты носили гимнастерки одного цвета, в первые месяцы войны — белого, позже — защитного{469}. Возможность прицельного огня со значительного расстояния исключительно по офицерам следует признать несостоятельной по той причине, что отличить офицера и солдата с указанного расстояния практически невозможно. В ближнем бою, когда расстояние между соперниками сокращается до 1-2 метров, выбирать цель (в данном случае поиск офицера. — А.Г.) комбатант не может. Солдат вынужден вступать в единоборство с ближайшим соперником, игнорирование ближайшего (а значит, и самого опасного) означало верную гибель. Открытие огня с дальней дистанции (1000-1500 метров) не способствовало целенаправленному уничтожению офицеров, т. к. особенности экипировки с такого расстояния не позволяли отличать нижних чинов от офицеров{470}. Более того, отметим, что фотографии, сделанные с дальней дистанции, не позволяют даже исследователю в спокойной обстановке читального зала архива отличить нижних чинов от офицеров{471}. Все это вместе взятое фактически опровергает устоявшееся утверждение об особой охоте японских солдат на офицеров как об основном факторе высокого процента гибели офицеров в Русско-японскую войну[40]. Окончательный ответ не может быть найден. Убийство солдатом своего командира являлось чрезвычайно неприглядным для репутации части происшествием. Поэтому даже об известном случае в своем подразделении (полк) командиры бы не стали докладывать начальству, а предпочли бы разобраться с ситуацией самостоятельно. Однако ни полностью отрицать факты гибели офицеров от рук своих солдат, ни привести точной статистики таких случаев мы не можем. Поход и гибель 2-й Тихоокеанской эскадры в Цусимском проливе также свидетельствовали о том, что с приближением к непосредственному театру военных действий страх перед смертью брал верх перед страхом наказания. Так происходило на броненосце «Орел»: старший офицер пытался урезонить пьяного квартирмейстера во время погрузки угля мерами взыскания, на что квартирмейстер парировал: «Ты что думаешь, я тебя боюсь? На все мне наплевать, теперь война. Все равно вместе под один снаряд попадем»{472}. Старший офицер вынужден был сам ретироваться и проглотить оскорбления. Поэтому, когда эскадра стояла в водах Мадагаскара, большинство офицеров «спустя рукава» исполняли свои обязанности. В это время нарушения дисциплины приобрели уже массовый характер: беспорядки на броненосце «Адмирал Нахимов», бунт мастеровых на «Малайе», происшествие на броненосце «Орел», аналогичное «нахимовскому»{473}. Вдобавок ко всему пропаганда революционных идей теми же «политиками» (на языке офицера — матросы, отправленные за политическую пропаганду на суда 2-й Тихоокеанской эскадры. — Л.Г.). «Политики» легко находили сторонников среди молодого пополнения, при несправедливости начальства строившего свои отношения с подчиненными в рамках модели «дисциплина кулака». И как явный признак провальности и ущербности модели «дисциплины кулака» выступала безнаказанность. «Из 100 человек пьяными возвращались по крайней мере 90», — писал в воспоминаниях лейтенант А.В. Витгефт о двухнедельной стоянке в Суде{474}. Согласно показаниям обер-аудитора 2-й эскадры, по дисциплинарным проступкам было возбуждено 49 дел. Из 49 дел 12 были окончены и решены в судебном порядке, что при численности команд в 13 тысяч человек незначительно{475}. Но в личной переписке адмирал З.П. Рожественский был более категоричен в оценках морально-психологического состояния своих подчиненных: «Больше сброд всякой сволочи — труднее справиться»{476}. К сожалению, основная часть документов 2-й Тихоокеанской эскадры погибла в Цусимском морском сражении. Историки могут располагать только источниками личного происхождения, показаниями морских чинов в следственной комиссии и приказами (копиями), отправленными шифрованными телеграммами в Петербург во время похода. Командир эскадренного миноносца «Быстрый» капитан 2-го ранга 0.0. Рихтер в своих показаниях указывал на то, что стоянка судов «в Либаве в неопределенности очень скверно отозвалась как на молодых офицерах, так и на команде: пошли бесчинства, разгул, пропадание по ночам. Было холодно, а миноносец оставался без отопления»{477}. Лейтенант А.А. Паскин 2-й с эскадренного миноносца «Громкий» показал на суде: «В команде дисциплина поддерживалась весьма умеренная, и за время похода отряда на Мадагаскар на отряде не один раз заседали суды особой комиссии, рассматривавшие противодисциплинарные поступки нижних чинов»{478}. Из 95 офицеров, дававших показания следственной комиссии[41], только два как-то упоминали о проблемах во взаимоотношениях с личным составом.