Читать онлайн «Русская армия в войне 1904-1905 гг.: историко-антропологическое исследование влияния взаимоотношений военнослужащих на ход боевых действий». Страница 23

В свою очередь, офицер, пользовавшийся уважением у нижних чинов, был уверен в том, что подчиненные под его началом свое «я» будут отождествлять с исполнением воинского долга. «Команда молодцом и проявляет удивительную заботливость об офицерах: и воды притащит, и что-нибудь подставит, чтобы присесть, а с ранеными обращались просто трогательно», — вспоминал офицер крейсера «Россия», входившего во Владивостокский отряд крейсеров{426}.

Устаревшая, хотя и вполне гуманная драгомировская программа воспитания войск предполагала взаимоотношения в рамках большой дружной патриархальной семьи, где офицеру отводилась условно роль отца-командира, а нижним чинам, соответственно, роль, по словам генерала М.И. Драгомирова, «меньшой родни»{427}. В 140-м Зарайском пехотном полку система генерала М.И. Драгомирова «отец-командир» отвечала требованиям ситуации. Этот полк был укомплектован нижними чинами срочной службы: молодыми людьми в возрасте от 21 до 25 лет, командирами батальонов в возрасте 50-56 лет — особенность комплектования личным составом позволяла командиру полка и офицерам выстраивать взаимоотношения с подчиненными в рамках драгомировской патриархальной системы. Такая ситуация в Зарайском полку по большому счету оказалась счастливым исключением, а не закономерным правилом. В войне 1904-1905 гг., в которой столкнулись массовые армии, молодые офицеры объективно не могли успешно выстраивать свои отношения с подчиненными в рамках патриархальной модели. Возрастные характеристики юных поручиков и подпоручиков, а также семейных и многодетных солдат в возрасте 35-36 лет не соответствовали позициям «отцы — дети».

Командир роты 34-го Восточно-Сибирского стрелкового полка писал о механизме благодарности солдата на войне следующее: «Если офицер пользуется авторитетом и доверием, если он заботится, чтобы солдата хорошо и вовремя накормили, если входит в его личные нужды, то может быть уверен, что рота такого командира в бою не оставит, не выдаст его, а пойдет за ним дружно»{428}. Выражение «не выдаст его» нуждается в пояснении. Это выражение сравнительно часто используется мемуаристами. Фраза «не выдаст его» применима к следующей ситуации: ротный командир поднимает в атаку роту; сначала в атаку поднимаются все нижние чины, чем ближе к врагу — тем меньше солдат остается с ротным командиром. В итоге атаку завершает ротный и несколько нижних чинов. Именно так погиб командир одной из рот Воронежского полка А.Н. Лавров. Он во главе роты бросился в штыки на японцев, но запасные солдаты, которыми после Ляоянского боя была пополнена его рота, за ним не пошли, и он с незначительным количеством нижних чинов был окружен с трех сторон японцами{429}.

Даже работавший над своими мемуарами под воздействием революционных волнений и политического влияния левых партий А.С. Новиков-Прибой говорил в своих воспоминаниях с нескрываемым восторгом о младшем артиллерийском офицере броненосца «Орел» лейтенанте А.В. Гирсе: «Это был один из наших лучших строевых офицеров»{430}. Из источников личного происхождения известно, что лейтенант ничего сверхъестественного не делал. Его аттестовали как очень строгого по службе начальника. Лейтенант А.В. Гире читал команде лекции по военно-морскому делу, брал на себя добровольную обязанность устраивать разумные увеселения для команды{431}. Взаимоотношения с личным составом этого офицера являются яркой демонстрацией успешности модели, именуемой «дисциплина разума». Из офицеров, входивших в состав экипажа броненосца «Орел», четверо оценивались нижними чинами исключительно положительно{432}.

Внутренняя дифференциация офицеров по принципу приверженности командиров «дисциплине кулака» или «дисциплине разума» имела место и в ходе так называемых «революционных» беспорядков 1905-1907 гг.: «Через несколько часов приехали офицеры и, увидев толпу солдат, побоялись подходить к нам. Пользующиеся более или менее уважением солдат офицеры подошли и начали уговаривать нас»{433}. Офицер, к которому не имелось личных счетов, мог в кругу своих подчиненных не опасаться расправы. Тот, кто прибегал к рукоприкладству в состоянии условного «сбоя», должен был ожидать ответных действий в отношении себя{434}.

Ситуациями, в которых проявляются все пагубные последствия взаимоотношений нижних чинов и представителей офицерского корпуса в рамках «дисциплины кулака», или «внешней дисциплины», являются нестандартные состояния. К таким состояниям могут быть отнесены: бой, беспорядочное отступление, длительное ожидание боя, паника и пр.

Подобное шаткое состояние военного механизма описал в письмах к жене прапорщик 12-й артиллерийской батареи 3-й запасной бригады С.В. Орлов. Орлов писал о вероятных последствиях неправильного поведения офицера по отношению к нижним чинам: «Под моим присмотром несколько тысяч солдат-запасных, только что призванных на войну, — сумрачные, бородатые люди. Я должен быть готовым на все — под рукой заряженный револьвер и кобура отстегнута. Озлобление на войну и, вследствие того, на начальство может вылиться на меня. Дай-то бог, чтобы никогда не пришлось мне пускать в ход оружие»{435}.

Бывали и трагикомические случаи, связанные со взаимоотношениями военнослужащих. Штабс-капитан К.Л. Попов участвовал в формировании 121-го пехотного Запасного батальона. В батальон собрали 1900 запасных солдат. Начальство посчитало, что новенькое обмундирование и недельный курс стрельбы способны сделать из запасных вполне дисциплинированных и боеспособных солдат. Батальон разбили на четыре роты, в подчинение капитану Попову попало 475 человек. Работу с нижними чинами по подготовке к отправке в Харбин Попов описал очень ярко: «Иметь дело с элементом, отвыкшим от дисциплины, военного режима, службы и т.д., повторяю, адски трудно»{436}. Неизвестно, как шло воспитание солдат и как складывались взаимоотношения капитана Попова с нижними чинами вновь сформированной роты, но некоторые обстоятельства заставляют остановиться на этом сюжете подробнее. Капитан в своих воспоминаниях повествует о простуде, мешавшей ему следовать в действующую армию, о неудачной попытке в Самаре добиться права на помещение в одно из лечебных заведений. Автору воспоминаний в определенном смысле повезло: «Начальник эшелона капитан N посоветовал доехать до Челябинска и там залечь. Слава богу, добрался я и до давно ожидаемого Челябинска, где, явившись в комендантское управление, получил так называемый пропуск в лазарет Красного Креста»{437}. У штабс-капитана Попова в Челябинске обнаружили, согласно его воспоминаниям, «мигрень (синоним головных болей. — А.Г.), инфлуенца (в дореволюционной России так называли болезни, сопровождавшиеся острым воспалением дыхательных путей. — А. Г.), несколько запущенный бронхит[36], немного увеличена селезенка и желудок не в порядке»{438}. Мы считаем, что в данном случае болезненное состояние послужило предлогом, позволившим офицеру достаточно успешно избавиться от командования соединением, с которым он не мог справиться. Неизвестно, в конечном счете удалось ли участвовать Попову в Русско-японской войне во главе неблагополучной роты, но официальная справка об офицерах, находившихся на службе в 1909 г., свидетельствует, что штабс-капитан был повышен до капитана и продолжал служить в составе 43-го пехотного Охотского полка со стоянкой в г. Луцке{439}.

В «переходном» состоянии, на наш взгляд, оказался гарнизон Порт-Артура после капитуляции крепости. Японские части постепенно входили в город, а русские готовились сдать им укрепления, амуницию и пр. В такой ситуации уставная система наказаний не действовала, на первый план выходили взаимоотношения военнослужащих. Вот как описывал в Артуре одно из «пограничных» состояний корреспондент Ф.П. Купчинский: «Тщетно жители взывали к начальникам: маленькие были бессильны, а большие махнули рукой на жителей города»{440}. Купчинский приводил в своих воспоминаниях случаи расправы русских нижних чинов с офицерами в этот период{441}. В качестве аргумента, объяснявшего поведение комбатантов, журналист указывал на недовольство солдат сдачей крепости{442}. Мемуарист не являлся частью военной корпорации, поэтому мотивы солдатского девиантного поведения определял, на наш взгляд, неверно[37]. Мы считаем, что случаи девиантного поведения нижних чинов, описанные Купчинским и другими мемуаристами, были адресным ответом представителям офицерского корпуса, которые выстраивали отношения с подчиненными в рамках «дисциплины кулака», или «внешней дисциплины». Мы не имеем документов, подтверждающих указанные мемуаристом факты. Отсутствие таких документов по Порт-Артурскому гарнизону можно объяснить ситуацией сдачи в плен. Во время принятия капитуляции гарнизона русская военно-судная часть уже не работала. Поэтому никаких расследований военные дознаватели не могли проводить и не могли оставить соответствующих документов.