Читать онлайн «Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох». Страница 10

Муфтии Оренбургского и Таврического магометанского духовных собраний, обращаясь с различными воззваниями к местному духовенству, также подогревали мусульманский патриотизм как идеологическую основу самопожертвования на войне. В циркуляре, адресованном исламскому духовенству, муфтий Оренбурга напомнил своим единоверцам об их «священном долге» защищать свое российское отечество перед лицом внешнего врага и о «братьях-мусульманах», сражающихся в рядах армии, чьи семьи теперь нуждаются в поддержке со стороны общины{125}. Муфтий напомнил солдатам мусульманского вероисповедания, отправленным на фронт, об их клятве до последней капли крови сражаться за царя и отечество. Изменивший этой клятве совершал грех{126}. В деле мобилизации населения на войну Российская империя опиралась на исламское духовенство. В царской армии к началу войны религиозно-моральным попечением о солдатах-мусульманах занимались девять армейских священников-мулл. После того как началась война, их число по настоянию Главного штаба было увеличено на десять человек, а затем, в течение 1915 года, их общая численность достигла 30 священников{127}. Министерство внутренних дел и Военное министерство, отбирая кандидатуры на эти должности, зорко следили не только за тем, чтобы в магометанском собрании заверили, что священник «правильно» трактует ислам, но и за тем, чтобы муллы были политически благонадежны и обладали «моральными достоинствами», которые позволили бы им выполнять свою миссию{128}. Ислам и в армии призван был служить опорой государственного строя[18].

Вопрос о том, насколько эта стратегия себя оправдывала, остается открытым. Хотя число армейских священников-мулл и выросло, солдаты мусульманского вероисповедания продолжали жаловаться на недостаток «религиозного» попечения в войсках. Кроме того, солдаты не всегда признавали кандидатов, которых государственные службы считали благонадежными[19]. К примеру, Министерство внутренних дел сочло безупречной кандидатуру консервативного петроградского ахуна Мухаммад-Сафы Баязитова, которого сперва назначили военным ахуном Петроградского военного округа[20]. К негодованию исламских парламентариев и татарской прессы, Баязитов после смерти муфтия Оренбурга Султанова был назначен его наследником{129}. Тот, кого государство считало надежным компаньоном, вовсе не обязательно пользовался авторитетом среди своих единоверцев{130}. В политике по отношению к исламским призывникам еще соблюдались традиции «многоконфессионального государства»{131}, которое в своих действиях так или иначе руководствуется прагматическими соображениями. Консервативному мусульманскому духовенству надлежало, как и в прежние времена, поддерживать в рядах армии имперский строй. Новая политика в отношении армии, направленная на «мобилизацию этнического начала», как полагает фон Хаген, соседствовала с традиционной стратегией мультиконфессиональной монархии, которая делала ставку на религию как на гаранта стабильности.

Лишь немногие представители российской администрации, невзирая на все публичные изъявления лояльности со стороны мусульман, относились к этому с недоверием. Прежде всего речь идет о губернской администрации Казани — региона, откуда набирали по призыву большую часть солдат-мусульман. На всякий случай призывников-мусульман, как правило, отправляли на западные фронты, Дабы избежать конфликтов вокруг лояльности той или иной державе{132}. Помимо этого, губернатор Казани усомнился в преданности солдат-мусульман «русскому делу». Из писем с фронта, которые оказались в распоряжении казанского цензурного комитета, следовало, что солдаты-мусульмане не считали эту войну «своей» и заявляли о том, что она не имеет ничего общего с интересами мусульман. Вдобавок российская армия пользовалась не самой лучшей репутацией среди волжских татар; ходили слухи, будто солдат магометанской веры намеренно посылают на самые опасные участки и поэтому число жертв среди них в пропорциональном плане куда выше, чем среди их русских сослуживцев{133}. Таким образом, недоверие испытывали обе стороны: если российская администрация проявляла сдержанность в отношении солдат-мусульман, то сами мусульмане опасались дискриминации в армии, в которой численно преобладали русские и, шире, христиане[21]. Невзирая на опасения скептиков, солдат-мусульман не особенно подозревали в нелояльности. Совершенно иным было положение евреев в вооруженных силах. Военное министерство после начала войны прониклось убеждением правых сил в том, что евреи способны подорвать армию изнутри{134}. В случае с евреями неоднородность армии, с точки зрения военной элиты, шла в ущерб вооруженным силам.

Службу мусульман в рядах царской армии исламская политическая и интеллектуальная элита стала использовать в качестве политического аргумента в дискуссии с царским правительством о расширении свобод для своих единоверцев. В речи по случаю начала Первой мировой войны депутат Думы К.-М.Б. Тевкелев, мусульманин по вероисповеданию, подчеркнул готовность солдат-мусульман к самопожертвованию. В прошлом и в настоящем мусульмане, по его словам, сражались бок о бок с «коренными россиянами», проливая свою «кровь» за царя и отечество. И в нынешней войне они жертвуют собой во имя родины{135}. Напомнив о равном участии русских и мусульман в борьбе за свое отечество, Тевкелев одновременно потребовал от Российского государства признать эти заслуги и положить конец пренебрежению «религиозными и национальными чувствами» мусульман, которым запятнал себя царский режим в прошлом{136}. Депутат-мусульманин подразумевал в данном случае взаимосвязь между воинской службой мусульман и признанием за ними политических свобод, охраняемых законом. При этом он сослался на модель национальной армии, каждый солдат которой — это «гражданин в мундире». Действительно, идеал национальной армии учитывался при проведении военной реформы 1874 года, однако тот заряд политической либерализации, который в нем подразумевался, не мог и не должен был быть реализован при самодержавном правлении{137}. Армия Российской империи, основу которой составляли крестьяне, едва ли была учреждением, в котором из солдата формировался гражданин империи. Однако само представление о том, что такого рода связь существовала или должна была существовать, активно использовалось в политическом лексиконе высшего общества, когда речь заходила о требовании допустить мусульман к участию в политике. Характерно, что это затронуло также элиты тех мусульманских народностей, которые не подлежали призыву. В статье, опубликованной в газете «Каспий», ее автор Д. Дагестани сетовал на то, что мусульманам Закавказья — в отличие от евреев, поляков, армян, грузин, а также от мусульман Поволжья и Крыма — отказано в праве служить в регулярной армии. В его глазах эта норма была равнозначна исключению из числа граждан империи{138}.[22]

Разрыв между числом солдат мусульманского вероисповедания в рядах царской армии, неуклонно возраставшим в течение войны, и мизерным числом уступок политическим требованиям исламско-татарских элит эти последние подвергали жесткой критике. В статье из татарской газеты «Суз», опубликованной в июне 1916 года, с сожалением отмечалось, что российское правительство не желает принимать в расчет множественные жертвы, понесенные исламскими солдатами, не говоря уже о том, чтобы сделать из этого политические выводы. Как могло случиться, что в России ожидается освобождение Польши и предоставление широких прав армянам, в то время как о «культурных и национальных правах» мусульман не упоминают? Разве число солдат-мусульман в российской армии не превосходит на порядок численность поляков или армян? Такую позицию можно объяснить только заведомым пренебрежением российского руководства к мусульманам, проживающим в империи[23]. Думские депутаты-мусульмане разделяли эту точку зрения. В начале 1916 года К.-М.Б. Тевкелев и А. Ахтямов резко раскритиковали обращение российских военных с солдатами исламского вероисповедания. По их словам, число армейских священников-мулл на фронте, как и прежде, оставалось крайне низким, солдаты-мусульмане постоянно жаловались на это исламским депутатам. Их павших товарищей не могли похоронить по исламскому обычаю. Сообщалось даже, что в госпиталях солдатам-мусульманам досаждали православные армейские священники со своими миссионерскими беседами. Сотнями тысяч гибли мусульмане в рядах армии за Россию, но ничего не было предпринято, чтобы положить конец бедственному положению мусульман в армии. В завершение своего критического доклада Тевкелев потребовал коренным образом преобразовать политическое устройство Российской империи: всяческие юридические ограничения в связи с национальной или религиозной принадлежностью необходимо было наконец отменить{139}. Он выражал далеко не только свое личное мнение: еще в 1915 году мусульманские, латвийские, литовские, эстонские, армянские и еврейские депутаты совместно потребовали уравнения в правах всех народов Российской империи{140}.