Читать онлайн «Шпион, который спас мир. Том 2». Страница 50

«Когда ему не удалось стать генералом, это вызвало в нем неистовую злобу. Он ожидал, что Варенцов будет ему как отец», — объяснял Ален Камерон, который делал психологический анализ поведения Пеньковского. Когда маршал Варенцов оказался недостаточно влиятельным, чтобы добиться для Пеньковского уважения и признания, которых, как считал Пеньковский, он заслужил, Пеньковский предал Варенцова.

Камерон развивал мысль, что Пеньковский стремился найти отца, на которого мог бы стать похожим, но так и не нашел, в результате чего прекратилось развитие личности, которое начинается в раннем детстве с контактов с родителями. «Если этот момент упущен, у человека отсутствует четкое представление о том, кто он есть на самом деле. И он начинает принимать внешние сигналы. Примером тому является желание Пеньковского стать полковником британской или американской армии. В этом проявлялась потребность восстановить уверенность в себе».

Пеньковский существовал на самой черте, ограничивающей внутренний круг советского военного руководства, и он паразитировал на этом положении, пользуясь всем, на что мог наложить руку, что могло помочь ему исполнить свою честолюбивую мечту стать величайшим шпионом в истории. Его личные проблемы и амбиции совпали с потребностями западных союзников, желавших иметь сведения о мощи Советского Союза, и, как это нередко бывает в истории, стечение обстоятельств свело их вместе. Он добровольно предложил свои услуги Западу в период напряженности и недоверия. В то время как он занимался шпионской деятельностью, хрупкое равновесие периода «холодной войны» между Соединенными Штатами и Советским Союзом нарушалось, чаша весов склонялась в сторону ядерной войны сначала в связи с Берлином, а затем по поводу Кубы.

По мнению психиатров, изучавших Пеньковского как объект клинического анализа, он был чрезмерно самоуверен. «Он не мог представить, что его поймают. Простых смертных могут поймать, но не его, баловня судьбы, обладающего такой проницательностью», — объяснял Стаднер. Другой психиатр ЦРУ, исследовавший Пеньковского, заявил: «Он походил на юнца, ведущего автомобиль по наклонной дороге со скоростью 140 миль в час и воображающего, что он контролирует ситуацию».

Дебаты по поводу дела Пеньковского и его подлинного лица начались под влиянием показаний перебежчика Анатолия Голицына, который заронил сомнение относительно Пеньковского. Голицын, майор КГБ из Первого главного управления, работавший против НАТО и бежавший в Хельсинки 15 декабря 1961 года, прибыл в США 19 декабря. В течение двух лет сотрудники ЦРУ проводили с ним собеседования, и от него были получены ценные материалы, которые использовались для поимки шпиона из Британского адмиралтейства Джона Вассала в 1962 году{249}.

Когда голицынский кладезь оперативной информации иссяк, он предложил, чтобы ЦРУ стало спонсором исследования стоимостью в несколько миллионов долларов, которое он мог бы осуществить и которое касалось бы того, каким образом советская система разведки ведет широкую кампанию дезинформации, направленную против Запада. Голицын утверждал, что КГБ уже внедрил своего агента в самые высшие круги разведки США и что действующие под контролем Советов агенты под видом перебежчиков или двойных агентов будут «подбрасывать» дезинформацию, с тем чтобы подтвердить достоверность личности окопавшегося шпиона («крота»).

Разочарованный полученным от ЦРУ отрицательным ответом на свое предложение, Голицын отправился в Англию. В период с марта по июль 1963 года он вел многочасовые беседы со Стефеном де Маубреем из МИ-6 и Артуром Мартином и Питером Райтом из МИ-5, которые с ним соглашались и поощряли его. Возвратившись в Вашингтон, Голицын выложил свою теорию массированной кампании дезинформации Джеймсу Энглтону, начальнику контрразведки. Дезинформация проникла так глубоко, утверждал Голицын, что частью ее стал даже раскол в советско-китайских отношениях. Этот план, по словам Голицына, начал осуществляться в 1959 году и включал работы Андрея Сахарова[16]{250}.

Внутри Управления теории Голицына нашли очень мало сторонников, разве что в лице самого Энглтона и его сотрудников. Энглтон принял голицынскую теорию, рассчитанную на дальнюю перспективу массовой дезинформации. Голицын считал каждого советского агента, прибывшего на Запад после 1959 года, в том числе и Пеньковского, частью этого тайного плана. «Имеются серьезные неопровержимые доказательства того, что полковник Пеньковский был внедрен в западную разведку усилиями КГБ», — писал Голицын{251}.

Голицын преподносил каждую успешную операцию ЦРУ как провал. Он был основным источником информации для Эдварда Джея Эпштейна, автора «Обмана»— исследования невидимой войны между КГБ и ЦРУ. По словам Эпштейна, информация, полученная от Голицына, не оставляла камня на камне от «Записок Пеньковского». «Он (Голицын) доказал, нарисовав схему размещения скрытых советских микрофонов в посольстве США в Москве, что ранее проводившиеся собеседования с Пеньковским прослушивались КГБ. Даже если он был не подставным лицом, а настоящим предателем, утверждал Голицын, его вынудили бы — обставив все таким образом, что он не смог бы отказаться, — передавать такие документы, которые советским было желательно передать ЦРУ. Иными словами, во время ракетного кризиса он служил советским почтальоном»{252}. На самом же деле с Пеньковским никогда не проводили собеседований в американском посольстве в Москве. И нет никаких доказательств того, что он попал под контроль советских до того, как был арестован. Тем не менее Энглтон согласился с выводами Голицына; единственный вопрос, интересовавший теперь Энглтона, заключался в том, когда именно Пеньковский попал под контроль советских{253}.

Голицын утверждал, что Пеньковский был провокатором и что сообщения служили для того, чтобы контролировать реакцию администрации Кеннеди на действия Советов. Ракеты были размещены на Кубе, настаивал Голицын, чтобы поторговаться по поводу их вывода. Они оказались там, чтобы заставить Кеннеди признать режим Кастро на Кубе и таким образом, по сути дела, отказаться от «доктрины Монро».

Голицын и Эпштейн не учитывали факты, касающиеся результатов работы Пеньковского и его ареста. Пеньковский, например, никогда прямо не сообщал англо-американской группе, что Хрущев размещает ракеты средней и промежуточной дальности на Кубе, хотя он задолго до этих событий совершенно правильно понимал, что Куба станет местом советско-американского конфликта. Вклад Пеньковского в урегулирование кризиса был иного характера. Он раздобыл справочники и характеристики ракет, дав правительственным военным аналитикам возможность интерпретировать все, что они видели на Кубе, а президенту выступать в переговорах с Хрущевым, опираясь на эти сведения и американскую мощь{254}.

Великая голицынская теория о начале массовой кампании советской дезинформации против ЦРУ основывалась на сомнительной предпосылке,— выдвинутой в тот момент, когда его собственная полезность для ЦРУ иссякала, — что КГБ проникло в Управление и что у него в распоряжении имеется высокопоставленный американец в роли «крота». После расстрела Пеньковского Энглтон вызвал к себе в кабинет Бью-лика и сказал ему, что все его агенты, завербованные после 1960 года, засвечены и являются частью советского плана дезинформации. «Я так разозлился, что просто повернулся и ушел, и мы с ним больше не разговаривали», — вспоминал Бьюлик{255}.

Однако, судя по сообщениям, Энглтон поначалу верил в надежность Пеньковского и настаивал на том, чтобы его информация поступала прямо к президенту Кеннеди. Пока Пеньковский был жив и передавал информацию, Энглтон никогда не ставил под сомнение достоверность его материалов. Правда, как показывают протоколы, Энглтон во время одного совещания утверждал, что Пеньковский — анархист, который хотел бы, чтобы началась война между Соединенными Штатами и Советским Союзом{256}.

После того, как Голицын выдвинул свою теорию, подозрения Энглтона возросли, и он стал утверждать, что Пеньковский — провокатор. «Трудно передать, каким отступничеством это показалось всему советскому отделу, который возглавлял Джек Мори», — писал Томас Пауэрс в своем исследовании «Человек, который хранил секреты», посвященном карьере Ричарда Хелмса{257}. Пеньковского по праву считают самым значительным из шпионов, когда-либо завербованных американцами в борьбе с русскими. Сотрудники ЦРУ, своими глазами видевшие 5000 кадров микропленки, переданных Пеньковским, на каждом из которых умещалось по две страницы текста документов, были потрясены качеством его информации. По приблизительной оценке, провокатор должен давать 95 процентов подлинной информации, если желательно, чтобы ему доверяли и верили его информации. Мысль, что Пеньковский был «подсадной уткой» и что русские умышленно выдавали такой объем достоверной информации, казалась сотрудникам ЦРУ лишенной здравого смысла. Одному из сотрудников, спорившему по этому поводу с Энглтоном, в конце концов «заткнули рот», сославшись на неизвестную ему секретную часть информации. «Вы ведь не имеете доступа к некоторым источникам», — загадочно произнес Энглтон, не пожелав продолжать разговор на эту тему.