Читать онлайн «Богословие творения». Страница 10

Но тогда экзистенциальный вопрос о сотворении сужается: речь идет о сотворении этого мира как его наличной данности человеку. Таким образом, здесь важна не «динамика» творения как его герменевтика (будь то библейская или современно-научная), а понимание творения как приведения человека в этот мир, постановки его лицом к лицу с этим миром так, чтобы этот человек видел Бога присутствующим в этом мире. Другими словами, говоря о сотворении или сотворенности, речь идет о познании Творца, то есть о богословии, понимаемом, как это было выражено архимандритом Софронием (Сахаровым), «не как домыслы человеческого ума-рассудка или результат критического исследования, а поведание о том бытии, в которое действием Святого Духа человек был введен»[66]. Вопрос о сотворении есть вопрос о сотворении человека в сущностном обличье этого мира, но в божественном образе. Сотворение мира есть сотворение такого мира, в котором возможен человек, могущий познать Бога. И здесь обнаруживается христологический аспект проблемы сотворения.

Как известно, св. Афанасий Великий отмечал, что произведений тварного мира было достаточно, чтобы от тварного перейти ко Творцу. Но человек впал в ошибку и потерял способность подобного узнавания Божьего присутствия в мире. Именно поэтому Бог Отец вынужден был послать своего Сына, чтобы напомнить человеку о Себе[67]. И поскольку само воплощение было инициировано Духом Святым, неявленным в рубриках пространства и времени, то мы опять приходим к тому, что богословие творения есть поведание о таком бытии, в которое действием Духа Святого был введен человек в образе превечно замысленного воплощения Слова Божьего. Здесь происходит некое «христогеоцентрическое» усечение проблемы творения, ибо воплощение, как элемент божественного домостроительства, подразумевает наличие такой вселенной, в которой был бы возможен человек, то есть чтобы был возможен приход Сына Божьего в человеческом теле. Но тогда момент удержания трансцендентного в сотворенном мире равносилен удержанию в структурах физического мира двойственной природы Слова-Логоса Божьего, который, с одной стороны, присутствовал в человеческом теле в рубриках пространства и времени, а с другой стороны, оставаясь Богом истинным от Бога истинного и вечно сидящим одесную Отца, оставался соприсутствующим (как Творец) во всех местах тварного мира. Удержание христологического начала означало бы восприятие пространственной протяженной формы вселенной через призму ее отношения к Богу, как творцу так и попечителю вселенной[68]. Будучи сотворенным Логосом и через Логос, этот мир манифестирует пространственный парадокс события Христа: его внеприсутственное присутствие в Палестине 2000 лет назад, присутствие, которое в пространстве, но не от пространства; локальное историческое присутствие, эквивалентное всеприсутствию, лишенному какой-либо пространственной протяженности. Но тогда сотворенность мира, как следствие акта любви Святой Троицы, означает глобальную пространственную и временную соотнесенность всех мест тварного мира просто в силу того, что этот мир есть «момент» и «событие» божественной любви. Сотворенность мира в этом случае должна не только указывать, как это делает современная космология, на некий уникальный момент в прошлом вселенной, в котором «все было во всем» и из которого все начало быть. Она должна указывать на актуальное всеприсутствие человеческого взгляда, сотворенного по подобию самого Христа, во всех пространственно-временных протяженностях вселенной. Это было бы тем удержанием трансцендентного в творении, то есть, в имманентном, которое преодолевало бы физику теории относительности, согласно которой вся вселенная разбита на непересекающиеся причинно несвязанные сегменты, так что нам явлена непосредственно лишь ее бесконечно малая часть. Сама интуиция вселенной как целого, несмотря на ее принципиальную эмпирическую непроверяемость, являет собою тот архетипический след в сознании человека о мире до грехопадения, когда он обладал знанием «всего во всем» и когда трансцендентное являло себя в имманентном, не умаляя себя. В этом смысле трансценденция есть качество разума человека позиционировать себя соборно, кафолически со всеми уровнями бытия, качество, происходящее из божественного образа, то есть, архетипа самого Христа. Упоминаемое качество разума, его «преданность» божественному образу, то есть, «богословская преданность», раскрывается учением о том, что человек стремится понять предлежащий смысл существ и вещей не согласно их «природе» (которая естественным образом раскрывается в науке), но через цели и финальные причины этих существ и вещей по отношению к месту и целям человека в тварном мире. Такое понимание не является тем, что можно выразить с помощью физики и биологии. Оно основано на идеалах и религиозной уверенности в человеке как венце творения. И именно поэтому, имитируя божественный образ, человек хочет познавать вещи и существа не в соответствии с их очевидной природной данностью, а как результат их видения и интерпретации в соответствии со своей свободной волей[69]. «Богословская преданность», таким образом, есть способность подходить к вещам и видеть в них божественное присутствие вопреки их вопиющей эмпирической очевидности, то присутствие, которое только и может быть раскрыто человеку как носителю свободной воли.

Сама возможность научной космологии как науки о сотворенной вселенной в целом обусловлена возможностью выйти за рамки эмпирических астрономических фактов и в полете мысли апеллировать к представлению о целостности мира или вселенной. Свобода воли человека проявляет себя здесь как желание быть соизмеримым со всей вселенной, несмотря на физическую невозможность этого. Ментальный образ вселенной как целого, то есть образ всего тварного мира, является волеизлиянием человека, и «познание» вселенной как целого возможно лишь как это самое волеизлияние. Вселенная как целое, как тварный мир вообще, не может стать предметом объективного исследования, то есть исследования объекта. Тем самым все познавательные способности, задействованные в научном поиске, не способны иметь дело с целостностью мира и его сотворением, ибо ни в том, ни в другом случае нет объекта исследования. Именно поэтому трансценденция в космологии и рассуждения о ее сотворении, даже если им придан сложный математический вид, являются по-прежнему позывами свободной воли в человеке, воли как, с одной стороны, понимания принципиальной невозможности любого феноменального или теоретически объективируемого разговора о сотворении, а с другой стороны, желания провозгласить абсолютную ценность человеческой жизни, которая, как дар и событие богообщения, есть со-вечное и тем самым соизмеримое со вселенной.

Из сказанного нами можно сделать вывод о том, что вопрос о сотворении не касается «деталей» сотворения. Современные космологические модели, а точнее, метафоры творения, включая модели так называемой мультивселенной, вряд ли проливают свет на сотворение, подразумеваемое «богословской преданностью». Всем этим моделям присуща общая черта, а именно апелляция к умопостигаемым математическим формам, которые якобы соответствуют физической реальности, отделенной от нас миллиардами лет[70]. Несмотря на то что онтологический статус этих математических конструктов остается непроясненным, ясно лишь одно, что все они являются компонентами тварного мира, мира идей или платоновских форм, которые отнюдь не есть инобытие в богословском смысле. Рассматриваемые под этим углом, все космологические модели утверждают лишь одно, а именно то, что в попытке подойти к границе физического мира человеческий разум с неизбежностью обращается к идеальным умопостигаемым образам этой границы, строя своеобразную герменевтику перехода от умопостигаемого к физическому и наоборот, которая выдается, по чисто философской ошибке, за герменевтику трансцендирования и сотворения в абсолютном смысле. Однако, несмотря на всю тщетность осуществить трансценденцию, соблюдая нормы научной рациональности, космологические спекуляции на темы сотворения оказываются полезными и вносящими вклад в вовеки существующую мифологию творения. Они являют собой бесконечное приближение к тайне сотворения, используя обозначения физики и математики, понимая заранее, что смысл того, что ими обозначается, никогда не будет исчерпан. Интерпретированные же феноменологически, космологические модели творения ставят нас перед проблемой того, как человеческая субъективность проявляет себя и структурирует, когда она приближается к предельным вопросам о смысле своего собственного существования. Космологический дискурс сотворения вселенной тем самым оказывается очень близким феноменологической проблематике рождения человеческой жизни, ибо космология имитирует в математических формах процесс раскрытия «события сотворения» как принципиально нефеноменолизируемого, то есть неконституируемого, изнутри познавательных способностей человека как аспекта тварного мира[71].