Читать онлайн «Бог в поисках человека». Страница 33

Христианское понимание Библии и Божественного вдохновения может включить в себя [такой взгляд на писание] постольку, поскольку для христиан инспирация тоже означает деяние Божие. Конкретно это означает: Сам Бог оказывает особое влияние «на возникновение Св. Писания через его человеческих авторов. Исходя из этого следует понимать, что тот, кто собственно говорит в писании, это – Бог, а само писание называть словом Божиим. Чтобы обозначить тот способ, каковым Бог является первоисточником Писания, говорят об активной инспирации, а способ участвовать в деле возникновения писания, каковой выпадает на долю человеческих авторов, называют пассивной инспирацией»[339].

Уже у Павла мы находим подобное словоупотребление. Согласно 2 Тим. 3, 16 «все Писание боговдохновенно», т. е. книги Ветхого Завета возникли под Божественным влиянием. И хотя здесь не дается никаких более подробных разъяснений, это место показывает, что для Нового Завета обращение к Священным Писаниям Ветхого Завета остается решающим. Но, вместе с тем, нельзя не заметить новой ориентации в понимании Божественного вдохновения (инспирации). Поскольку самооткровение Бога приходит к своему завершению в Иисусе Христе, само понимание инспирации должно быть Им наполнено. Поэтому верно следующее: Значение Священного Писания для христианства, следует «постигать исходя из Нового Завета»[340]. Иисус Христос – Слово Божие, и это Божественное самооткровение закреплено письменно. Таким образом, Новый Завет предполагает особый опыт близости Бога, наполненный Иисусом Христом – распятым и воскресшим; опыт, который подтверждается и воспроизводится в кругу верных и, тем самым, одновременно формирует веру [в подлинность такого опыта Бога] как веру определенной общины. Но поскольку только Дух Божий наставляет нас на всякую истину (ср. Ин 16, 23), писания Ветхого Завета остаются в сокровищнице Христианства. Во 2 Послании Петра явно говорится, что ни одно из (ветхозаветных) пророчеств «никогда не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2 Пет 1, 21). Как мы уже отмечали[341], Ветхий Завет выявляет могучее воздействие Духа Божия на выдающихся свидетелей веры и сам служит свидетельством того, что в пророках говорит Дух Божий (т. е. служит свидетельством «словесной инспирации»). К тому же, одержимость Духом засвидетельствована как признак Мессии. Поэтому в том, что сотворил Иисус Христос, в его словах и делах, чудесах и знамениях уловима сила Духа Божия, здесь мессианское притязание исполняется «в Духе». Засвидетельствованный уже в Ветхом Завете и исполненный в Иисусе Христе Божественный план спасения в Новом Завете возвещается и разъясняется. Тем самым, Новый Завет усваивает ветхозаветную убежденность в боговдохновенности Св. Писания («инспирированность {136} Писания») и одновременно обращает внимание на действие Св. Духа, Каковой через инспирацию агиографов удостоверяет нерасторжимую связь между историей Израиля и явлением Иисуса Христа[342].

Провозглашение первоначальной Христианской общины питается опытом Пасхи, и в свете этого опыта Священные Писания народа Израилева обретают новую глубину. Поскольку Иисус из Назарета многократно словом и делом засвидетельствовал свою укорененность в вере отцов[343], Его крестные муки, Его воскресение и вознесение к Отцу стали пониматься как исполнение мессианского обетования согласно пророческим предвидениям – «по писаниям». Писания приобрели теперь еще больший вес, поскольку они позволили, во-первых, связать историю Израиля с личностью и деяниями Иисуса Христа, а во-вторых, сделать зримым завершение этой истории при скончании времен через заклание Его жизни «за многих» как основу спасения и для христиан из иудеев и для христиан из язычников.

Это – отнюдь не само собой разумеющееся – строго христологическое истолкование Св. Писаний основано на вере в их боговдохновенность. Такая вера знает «прежде всего то, что никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою. Ибо никогда пророчество не было произносимо по воде человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2 Пет 1, 20 сл.). И именно этот Дух не только исполнил обетования пророков, осуществив воплощение Мессии (ведь Иисус «зачат от Духа Свята»), но и назвал Иисуса «Сыном» во время крещения в Иордане, спустившись к нему в виде голубя (ср. Мф 3, 16), и засвидетельствовал его рождение от Отца; Он – «завершив дело освящения» – неразрывно соединил Свое действие со спасительными делами Христа (ср. Ин 16, 14). Таким образом, в поздней фазе составления новозаветных текстов созрела убежденность в том, что христологическая расшифровка ветхозаветных мессианских обетований совершается в Самом Иисусе Христе под воздействием {137} Св. Духа. Пророки исследовали, «на которое и на какое время указывал сущий в них Дух Христов, когда Он предвосхищал Христовы страдания и последующую за ними славу; им открыто было, что не им самим, а нам служило то, что ныне проповедано вам благовествовавшими Духом Святым, посланным с небес, во что желают проникнуть ангелы» (1 Пет 1, 11сл.).

Нам следует запомнить: «для первоначального христианства то положение, что нужно твердо держаться распространенной уже среди иудеев веры в боговдохновенный характер их библейских книг, не подвергать его дальнейшему исследованию – а именно, в отношении собственных раннехристианских писаний, – и не выстраивать непосредственно на его основе учения о Божественном вдохновении, было чем-то само собой разумеющимся; такое исследование стало задачей дальнейшего богословского развития»[344].

На святоотеческий период приходятся решающие разъяснения, касающиеся писания и Божественного вдохновения. Поскольку только действие Св. Духа удостоверяет как боговдохновенные и квалифицирует их, тем самым, как Божественное откровение, возникает вопрос, какие именно книги фактически являются боговдохновенными и на основании каких критериев это положение дел можно подтвердить или отвергнуть как пустое притязание. Тем самым, мы затрагиваем тему формирования канона Св. Писания и его завершения (в конце IV в.).

Греческое слово канон опирается на семитское понятие qanaeh (тростник) – прямая камышовая трость. Позже слово стало означать измерительную линейку и, таким образом, в переносном смысле – норму, безошибочное мерило[345]. Этот лингвистический факт указывает на то, что определению обязательного состава Св. Писания предшествовали важнейшие события понимания и важнейшие решения. Уже в раннем иудаизме знали о каноне Св. Писаний. Начиная с VII до Р. Х. заметно существование некоего важного, хотя и не вполне определенного в своем составе, писания. В 2 (4) Цар 22, 1–23, 24 рассказывается об обретении некоей книги, найденной во времена Иосии в Иерусалимском храме. Наряду с ней выступают по порядку следующие книги, притязающие на нормативную значимость и в настоящем, и в будущем: книга для священства (Левит), исторические второзаконные сочинения, переработанное собрание пророческих книг, но прежде всего – Пятикнижие. «Пятикнижие, составление которого было по существу завершено в V–IV вв. до р. Х. также стало той книгой, которая в качестве первого собрания писаний приобрела так сказать “каноническое” значение, как для еврейства после изгнания, так и для самаритян»[346]. Пятикнижие остается для народа Израиля мерилом веры и нравственности еще и в то время, когда примерно в конце III в. до р. Х. появляется собрание «пророков», дополненное «перешедшими от отцов писаниями». Правда, состав последних в отличие от «закона и пророков» не был фиксирован. «Только по этой причине мы можем встретить у апостольских отцов цитаты из таких писаний, которые не были позже канонизированы, но, очевидно, пользовались у библейских и раннехристианских писателей не меньшим авторитетом, чем “закон и пророки” (ср. Ин 7, 38; 1 Кор 2, 9; Иак 4, 5; Иуд 14 сл.; Варнава 4, 3)»[347].

Но и в первые века по рождестве Христовом христианские общины, как представляется, не приняли окончательного решения относительно этих «отеческих писаний», что объясняет не преодоленные и поныне различия между христианскими конфессиями в отношении состава ветхозаветного канона. – И иудейский канон, возникший, вероятно, в Палестине, и датируемый концом I в. н. э., хотя и имел фиксированный объем – 22 (соответственно, 24) книги, был впоследствии снова изменен. Таким образом, упомянутые Иосифом Флавием критерии включения [тех или иных текстов] в канон не могут претендовать на общезначимость[348]. Иосиф называет [в числе таких критериев]: а) ограниченное число; б) точно хронологически определенный период откровения, к которому относится создание того или иного текста в пророческом духе; в) содержательную и формальную целостность текста»[349]. Христианские общины вплоть до II в. не испытывали никаких трудностей в связи с незавершенностью ветхозаветного канона, поскольку писания всякий раз вовлекались в религиозную и литургическую жизнь не целиком, но лишь в отдельных фрагментах. Для этого достаточно было иметь возможность привлекать те ветхозаветные тексты, которые воспринимались как христологически значимые, и использовать их в этой перспективе в качестве духовного импульса, подкрепленного Божественным авторитетом (ср. в числе других Ин 5, 46сл.; Деян 7, 52сл.; Евр 11, 1 – 12, 1). {139} Этот селективный подход к ветхозаветным текстам был распространен и среди апостольских отцов.