Читать онлайн «Бог в поисках человека». Страница 32

Если уже беглый взгляд на понимание Писания позволяет выделить исключительно христианское понимание откровения не только на фоне религиозных представлений вообще, но и по отношению к другим монотеистическим мировым религиям, таким как Ислам и Иудаизм[324], то это не в меньшей мере относится и к понятию «Божественного вдохновения (инспирации)». Также и в том, что касается агиографов, составивших книги Св. Писания, христианское понимания дарованного им вдохновения отчетливо отличается как от широко распространенного профанного употребления этого понятия, так и от его употребления в других религиях. «Представление о том, что люди под влиянием особого Божественного вдохновения или внушения (inspiratio) говорят те или иные слова или сочиняют целые книги, широко распространено. Мы сталкиваемся с ним в классической и эллинистической Греции, а равно и в Риме на переломе эпох, но также и в индуизме и исламе»[325].

Для ислама инспирация есть «некий специальный способ Божественного откровения, благодаря которому люди с чистым сердцем могут получить как бы вливающиеся в них знания»[326]. Человеку лично ниспосылается именно Божественная мудрость. Поэтому таковым знаниям, полученным благодаря инспирации, а {132} не человеческому размышлению не приписывается ни всеобщая значимость, ни всеобщая обязательность, хотя получатели откровения объявляются святыми. – От такого откровения следует отличать собственно Божественное откровение, данное пророку или посланцу Божию. Оно нацелено на возвещение общеобязательных жизненных предписаний. – Наряду с Кораном, которому отводится абсолютное[327] и исключительное место, – поскольку он представляет собой «дословное откровение Бога»[328], а мусульманская община верующих по сравнению с ним не имеет никакого самостоятельного значения: Корану мусульмане должны поучаться вновь и вновь за чтением и пятничной молитвой, – ислам признает «священные писания», среди которых Библия занимает выдающееся место. «Нередко ее […] пускают в ход и цитируют в качестве источника богословского знания[329], но Библия не является “непогрешимой”, и поэтому ее положения обязательны лишь в той мере, в какой они согласуются с высказываниями Корана»[330].

Что касается иудаизма, то раввины, но не сама еврейская Библия, говорят о «Св. Писаниях». Они обосновывают свое суждение тем, что писания «относятся к пути Бога, проходимому вместе с Израилем» – «от Авраама к Моисею, от Моисея к Иеремии, от Иеремии до автора книги Иова»[331]. Эти книги суть труды «духа», и их внутреннее единство узнается по установленным, благодаря дословным повторениям, связям … между библейскими книгами трех частей канона»[332] – Торой, премудростью и учением, Nebbiim, пророками и Ketubim, писаниями. В этом единстве Св. Писания благочестивый читатель переживает личное «возвышение» в своем отношении к Богу. Таким образом, «священные писания» неразрывно вплетены в процесс их передачи и бытования в традиции. Устная традиция, подобно тому как она предшествовала «св. писаниям», сразу же следует за ними в качестве другого авторитетного источника – «неписаного учения»[333]. Оно ведет от слушания к действию. – Что, однако, надлежит сказать о свидетелях, чьим трудам эти писания обязаны своим существованием? В связи с ответом на этот вопрос особенно интересно бросить взгляд на религиозный горизонт эллинизма, из которого происходит слово theopneustos – «боговдохновенный» (ср. также epipneuma, enpneusis), «посредством которого, как и с помощью множества других похожих выражений, обозначается провидец, {133} прорицатель, человек в экстазе, оракул, поскольку он находится под воздействием (божественной) “пневмы”. Состояние, которое вызвано действием этой пневмы, называли “божественным вдохновением” (theia mania), “исступлением” (ekstasis), “священной одержимостью” (enthousiasmos). Платон объясняет это состояние как одержимость (katechein) человека божественным духом, посредством которого человеческий ум (nous) вытесняется или изгоняется (existatai). И такой же точки зрения придерживается Филон»[334]. Тем не менее, такое «вдохновение» случается не просто благодаря божественной инициативе. Человек может сам себя ввести в подобное состояние при помощи таких средств, как напитки, воскурения или музыка.

Для иудейского понимания все подобные средства совершенно исключаются. В самом деле, если уже твердо установлено, что человек в решающие моменты своей жизни может быть затронут, и причем отнюдь не неожиданно, выходящей ему навстречу силой личного Бога, то, тем самым, Дух Божий, говорящий в пророках, выявляется прежде всего как властно действующий, Он есть «Дух пророчества». «И поскольку все библейские авторы рассматривались как пророки […], вдохновлявший их Дух (Пс 50, 13; 63, 10) – считается истинным автором, к которому следует возводить “священные писания” и их отдельные части (IV Esr 14, 39–45; II Hen 22, 10; […] Koh 1,1). Представление о небесных книгах, скрижалях и письменах также указывает на Бога или Духа-вдохновителя как подлинного инициатора и автора [священных книг]. (I Hen 93, 2; 104, 12; 106; 19; Jubil 1, 29; 3, 10.31; 4, 5.32)»[335]. Боговдохновенность агиографов не исключает того обстоятельства, что при составлении писаний они выносили на свет и свои собственные мнения. Но, как сказано в раввинском учении о Божественном вдохновении, решающим оказывается в конечном итоге то обстоятельство, что библейские писания имеют своим источником Самого Бога. Филон Александрийский (ок. 13 до р. Х. – 44/45 по р. Х), писавший: «Пророк говорит вообще не от себя самого, он – только толкователь. Некто Другой дает ему все то, что он только исполняет. Дух Божий приходит и поселяется с ним […], Он же производит и звуки [голоса] для ясного уведомления о том, что Он открывает»[336], может рассматриваться как заметный представитель некоей частной точки зрения, защищающей «абсолютную инспирацию». Но как бы то ни было, несомненно, что в Палестине никогда не заходили так далеко, как это случилось в эллинизированной диаспоре [с Филоном], «который считал, что авторы библейских книг в состоянии внутренней одержимости, становились всего лишь толкователями (толмачами) Божиими, т. е. их собственный человеческий рассудок был при этом совершенно исключен (De specialibus legibus I § 65; […]), но и палестинское еврейство не сомневалось в том, что в «священных книгах» (1 Мак 12, 9) {134} или «Св. Писании» (2 Мак 8, 23) берет слово Сам Святой Дух»[337]. Поэтому не удивительно, что продолжением теории об абсолютном Божественном вдохновении, представителем которой был Филон, стал тезис о вербальной инспирации, охватывающей всю литературную композицию текста целиком. Даже Маймонид (рабби Моисей бен Маймон 1135–1204), самый значительный еврейский мыслитель Средневековья, в своем Восьмом положении о вере принимает теорию вербальной инспирации[338].

Тот необычайный вес, который придавали Св. Писаниям, усиленный [представлением об] одержимости агиографов Духом Божиим, указывает на особый тип истории Израиля. Убежденность Израиля в том, что Бог Яхве избрал его среди всех народов Себе в «собственность», основывается на опыте отношений с этим Богом, пережитом Израилем: ведь культовое почитание Яхве должно было вытеснить все другие культы без каких-либо ограничений (ср. Исх 20, 1–6). Такое Само-возвещение Бога-Яхве обнаруживается в исповедании избранного народа существенно различным образом. Однако, это не значит, что общая вера Израиля в Яхве, не должна быть прочно закреплена, а может, напротив, выражаться в слове произвольно. Повсюду – и особенно там, где писания Ветхого Завета говорят о самовозвещении Бога и описывают Его великие дела – этот Бог Сам берет инициативу в Свои руки, и Его Дух принимается за работу. Несмотря на то, что Библия включает в себя чрезвычайно различные писания, несущие отпечаток индивидуальности их создателей, ведомых к тому же вполне определенными и отчетливо различающимися интенциями, ее единство основывается в Самом Боге Яхве. Здесь засвидетельствованы властные деяния Владыки мира, совершающиеся на фоне миротворения и человеческой истории, несущей на себе отпечаток грехопадения и восстания против Бога, но в равной мере здесь засвидетельствовано и Божье участие в судьбе избранного народа (в избавлении от пленения и рабства, в заключении Завета и даровании Закона [Торы]), связанное с надеждами на пришествие Мессии и восстановлении царства последних времен. В ходе своей переменчивой истории, в которой запечатлелась и верность Завету, и отпадение от веры, и новое покаяние, народ Израиля – и в особенности через своих пророков и их послания – поучался тому, что Божья воля и Божье слово, как обетование и указание пути, изложены в священных писаниях. Поэтому Израиль принимает на себя обязанность каждый день заново направлять и разъяснять свою жизнь в соответствии с «законом и пророками и другими перешедшими от отцов писаниями». {135}