Читать онлайн «История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе». Страница 40

Становится, таким образом, ясно, что царское достоинство является природным свойством людей, абсолютно необходимым человечеству. Философы говорят, что царское достоинство наличествует также среди некоторых неразумных животных, таких, как пчелы и саранча. Среди них также можно обнаружить существование авторитета и подчинение лидеру. Он следуют той особи из своего числа, которая выделяется в качестве лидера особыми природными качествами и строением тела. Однако вне человеческого общества, такие проявление существуют только как результат природного инстинкта и Божественного руководства, но не как результат способности мыслить или управлять. «Господь наш – Тот, кто придал всему его должный вид и затем направил его к его должной обязанности[145].

Однако философы на этом не останавливаются. Они пытаются дать логическое доказательство существованию пророчества и показать, что пророчество является природным качеством человека. В этой связи они доводят свои аргументы до предельных выводов и говорят, что человеческие создания нуждаются в какой-то власти для оказания на них сдерживающего влияния в абсолютном смысле. Они продолжают, говоря, что такое сдерживающее влияние существует в виде религиозного закона, созданного Богом и явленного людям одним из их числа. Этот человек отличается от остальных наличием особых качеств Божественного руководства, которыми Бог наделяет его с тем, чтобы он мог найти людей готовыми подчиниться ему и выслушать все, что он скажет. В конечном счете, наличие такой сдерживающей власти промеж них и над ними становится реальностью, которая принимается без малейшего неудовольствия или несогласия.

Это предположение философов, как можно видеть, не согласуется с логикой. Бытие общества и человека может материализоваться в том или ином виде и без наличия пророчества через посредство повелений, которые человек во власти человек может отдавать сам или с помощью группового чувства (асабийя), дающему ему возможность принудить остальных следовать за ним туда, куда ему самому угодно. Народы, которые обладают Божественно явленным писанием и следуют пророкам, малочисленны по сравнению со всеми язычниками, у которых нет Божественно явленного писания. Последние составляют большинство населения земли. Однако они также обладают династиями и монументами, не говоря уже о собственно социальной жизни…

Это показывает, что философы неправы, утверждая, что пророчество существует как необходимость. Логика не требует существования пророчества. Его необходимый характер утверждается самим религиозным законом, как в это верили ранние мусульмане[146]».

Не будем забывать, что ибн Хальдун писал эти строки в XIV веке, когда Догма в исламе уже закрепилась настолько, что ислам, во всяком случае, в пределах арабского Магриба, где жил и работал великий историк и социолог, уже перестал восприниматься как революционная социальная сила и могучая сила познания. Ислам стал во многом традицией, в пестрых проявлениях которой было уже трудно выделить величайшее общественно-эволюционное предназначение религии Всеобщего Единства. Ибн Хальдун подходил к истории как социолог и политик, с великой ностальгией пишущий о религиозных идеалах ранних времен ислама и весьма разочарованный продолжающимся расколом в мусульманском мире и преобладанием властных проявлений над религиозными установлениями, превратившимися у большинства мусульман в мало осознаваемый обычай.

Чтобы увидеть в происходящем силовые линии всеобщей человеческой истории и поместить их в контекст эволюции, само понятие о которой появилось через пятьсот лет после ибн Хальдуна, человечеству нужно было многократно испытать «конец истории» и многократно разочароваться в превосходствах самых различных цивилизаций. Ибн Хальдун пишет об исламе как о чем-то пусть и далеком от идеального, но уже навсегда свершившемся и ни в коем случае не подлежащем новому осмыслению. В некотором смысле статика религиозно-философской мысли, наступившая к его времени, роднит его политический и общественный скептицизм с просвещенным скептицизмом Цельса, хотя и отличается от раздумий римского философа поразительной вдумчивостью и критичностью подхода, проистекающей от того, что он, в отличие от Цельса, занимается все же наукой, а не религиозной полемикой.

Мы, удаленные от ибн Хальдуна многими веками, смотрим на историю с более высокой ее точки. Мы видим дальше не потому, что мы умнее или прозорливее великих ученых прошлого, но лишь потому, что мы, как уже сказано Исааком Ньютоном, «стоим на плечах у этих гигантов». Ибн Хальдун, как и его современники, считали религиозным законом только законы Писаний, не заглядывая в религиозные корни устных традиций и дописьменных социальных законов и не считая пророками таких учителей человечества, как Сократ, Будда, Конфуций или Кришна. Однако, с точки зрения сегодняшней философии возрождения исламского Откровения очевидно, что сам Коран, утверждая, что каждый народ имел собственного пророка, тем самым говорит о предвечности Откровения, постоянно научающего человека задумываться о чем-то большем, чем хлеб насущный, а именно, о своем предназначении и верховной цели своего существования.

Можно не верить в такую версию происхождения «человека мыслящего», однако сама внутренняя логика ислама, изложенная в Коране, ведет нас к тому, что язычество в своей основе тоже является боговдохновенной религией, хотя и искаженной с течением времени до практически полной неузнаваемости. Именно поэтому та доля языческих представлений, которая не имеет отношения к собственно поклонению идолам, а связана с представлением о человеке как о кровной составной части окружающей его природы, естественно находит свое место в системе монотеистических верований. Ислам утверждает то же самое, но заново указывая на новом этапе развития человечества Первоисток и Первопричину жизни человека и природы.

Но вернемся же к ибн Фадлану и его временам. Мы уже говорили о сходстве и общности главных космогонических и религиозных представлений различных этнических общностей Сибири, Урала и Поволжья о верховном пантеоне божеств. Эта мировоззренческая общность на фоне разъединенности и разрозненности, вызываемых местными родоплеменными языческими предпочтениями, иногда все же позволяла принимать в племя «чужаков» и совершать межплеменные браки, тем самым спасая племя от вырождения.

Думается, впрочем, что языческие племена избегали вырождения главным образом путем нападений на соседние племена и грубого захвата женщин соседнего племени. В условиях, когда каждое отдельное племя имело собственные божества, постоянные межплеменные войны были необходимостью выживания, что серьзно портит идиллическую картину язычества, известного нам по велеречивым былинам, сказаниям и современным ностальгическим сочинениям.

Система представлений о духах, хозяевах и охранителях речных, лесных и степных урочищ племени, определяла систему общественных табу, среди которых убийство, как нечаянное, так и ритуальное, далеко не было самым главным. Однако больше всего потрясали ибн Фадлана в его скитаниях отсутствие столь обязательной для мусульман его времени гигиены, а также сексуальные обычаи встреченных им языческих племен. Вот что записал он, приехавший из Багдада, где в его время было 10000 действующих общественных бань[147], о своем пребывании у огузов:

«Они не очищаются ни от кала, ни от урины и не омываются после половой нечистоты. И вообще они не моются водой, особенно в зимнее время. Женщины там не закрываются ни от мужчин, ни от посторонних, тело тоже не скрывают ни от кого из людей».

То же самое поразило его позднее и в обычаях русов, прибывших в Булгар с торговыми ладьями, скорее всего, из Старой Ладоги. Эти русы-варяги с их ритуальными татуировками еще были верны скандинавским обычаям викингов, и хотя ибн Фадлан говорит, что за все время своего путешествия «не видел людей с более совершенными телами», ибо эти русы были «подобны пальмам, белокуры, румяны лицом и белы телом», его впечатления от их бытовых привычек были еще более сильными, чем от привычек огузов:

«Русы – грязнейшие из творений Аллаха. Они не очищаются ни от кала, ни от урины, не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды. Они – как блуждающие ослы. Они приплывают из своей страны и причаливают свои корабли на реке Итиль. Итиль же большая река, и русы строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается их в одном таком доме десять или двадцать, когда больше, когда меньше. Там у каждого из них длинная скамья, на которой располагается он сам с девушками-красавицами для продажи. Бывает так, что кто-либо из русов пожелает сочетаться со своей девушкой, а товарищ его стоит и смотрит. А иногда это наблюдает целая группа зрителей».