Читать онлайн «Птицы небесные. 1-2 части». Страница 18

Вся эта деятельность сблизила меня с удивительным чистосердечным парнем, старше меня на полгода, сержантом и помощником замполита, вместе с которым мы ездили в Симферополь. Родом из Одессы, сын учительницы литературы, он стал моим лучшим другом за все время службы и немало облегчил мою тоску по дому и об оставленной жизни. Этот скромный юноша был по-настоящему талантливым поэтом. Он уже писал серьезные стихи и любил декламировать их наизусть, хотя они казались мне непонятными из-за сложных сравнений, в которых я не находил завершения. Тем не менее он завораживал мелодичностью своих стихов и самозабвенной интонацией настоящего поэта. Мой друг так увлек меня своей поэзией, что я тоже решил начать писать нечто в этом роде. Я уходил в уединенную комнату, клал на стол чистый лист бумаги, брал в руки авторучку и нахмуривал лоб, но слов, наболевших и выстраданных, тогда еще не было.

Пришлось узнать поближе и некоторых деревенских хитрецов, быстро попавших на работы на склады или дежурными по кухне. Некоторые из них открыто мечтали о сержантских нашивках и даже подумывали о сверхсрочной службе. С одним из таких изворотливых парней мне пришлось даже подраться вечером в коридоре казармы. Мы инстинктивно чувствовали непримиримость друг к другу и схватились не на шутку из-за какой-то ерунды, разодрав гимнастерки, пока нас не растащили «старики». Этот неприятный для меня тип уже заведовал вещевым складом роты и, надо отдать ему должное, выдал мне после драки новую гимнастерку, а сержанты замяли этот скандал.

Попадали в часть и парни из разряда «сорвиголов», которые могли спокойно угнать офицерскую машину и уехать за пятьсот километров домой. Некоторые тайком покидали казарму, их поиски длились месяцами и доставляли немало неприятностей командованию и всему нашему отряду. Из-за сокрытия одной из таких самовольных отлучек, связанных с угоном армейской машины, подал в отставку командир части, неплохой человек сложной судьбы. Когда после года службы мне удалось съездить домой в отпуск на две недели, это сильно выбило меня из армейской колеи и в результате начался спад в отношении к службе.

Между тем в отряде появилось пополнение. Командиры переключились на новобранцев, а у нас, прослуживших год, появились некоторые послабления в солдатском распорядке. Терпение постоянной боли от первых моих узких сапог закалило мою душу, но пальцы ног, особенно мизинцы, оказались испорчены навсегда. Хотя мне давно уже заменили не одну пару солдатской «кирзы», я продолжал хромать и избавился от хромоты лишь после особого распоряжения командира части, когда мне разрешили носить кеды, что вызывало удивление у окружающих.

К этому времени мои сверстники начали частенько самовольно уезжать по вечерам на попутном транспорте в женское общежитие сельскохозяйственного техникума, расположенного где-то по дороге в Евпаторию. Я тоже присоединялся к ним, чтобы в веселой компании забыть тоску о доме и немного украсить приключениями и крымским самодельным вином однообразную солдатскую жизнь. Мы тайком выбирались из расположения части и «голосовали» на трассе проезжающим автомашинам. Один из наших друзей, большой поклонник женского общества и вина, поздним вечером «проголосовал» на трассе и угодил прямо в машину командира части, отделавшись ночным сидением в комнате штрафников и внеочередным нарядом на чистку картошки на кухне.

На утреннем построении пришлось выслушать краткую, но сильную речь командира части:

— Тут некоторые солдаты настроились совершать самовольные отлучки в женское общежитие и походы за вином в соседнее село. Все это мы будем строго пресекать! — командир сделал небольшую паузу. — Особенно, если выпивоха будет лежать головой в сторону села! А если найдем его лежащим головой в сторону части, — простим! (на солдатских лицах появились улыбки). Все это пока шутка, но если еще раз дойдет до того, что подвыпивший самовольщик будет просить командира части подвезти его в свою роту, то простой отсидкой в карцере не отделается, загремит в штрафбат по полной, понятно говорю?

Из политических моих казусов запомнился случай с чтением передовицы газеты «Правда» на политзанятиях. Обычно такие статьи перед собравшимися солдатами читал командир роты. Как-то однажды его срочно вызвали в штаб части и он попросил меня прочитать первую страницу газеты с докладом какого-то очередного партийного съезда. Там были призывы к досрочному выполнению новой пятилетки и перечислялись планируемые цифры роста производительности труда и доходов на душу населения. Видя, что аудитория зевает от газетной трескотни, я решил изменить содержание газетной статьи и начал пересказывать ее своими словами, добавив от себя юмористические комментарии. Такой веселой передовицы солдатам вряд ли приходилось когда-нибудь слышать, и слова мои неоднократно прерывались солдатским хохотом. Добравшись почти до конца газетного листа, я увидел, что дверь в комнату для политзанятий приоткрылась и командир роты пальцем манит меня к себе. Когда я вышел в коридор, он страшным шепотом прошептал:

— Ты что, под суд хочешь угодить? А если кто донесет? Немедленно прочь с моих глаз!

Не представляю, как и чем он закончил этот политчас, но никто не донес и дело замялось. Последние месяцы службы пронеслись очень быстро, хотя мне тогда казалось, что время словно замедлило свой ход. Нашу роту перераспределили в Евпаторию, а мы, небольшая группа солдат вместе со старшим лейтенантом, попали в окрестности этого приморского городка. Там мне очень нравилось бродить в свободные минуты по пустынному зимнему пляжу, озаренному неярким и мягким солнечным светом, вдыхать йодистый аромат моря, следить за стаями дельфинов вдали и тихонько напевать строки из полюбившейся мне песни: «Море позовет и мне пропоет свой любимый мотив. Первая любовь придет и уйдет, как прилив и отлив…» Да, море как будто само пело мне о своей красоте и безпредельности, о дальних неведомых берегах, утопающих в бирюзовой дымке. Смутные надежды на новую прекрасную жизнь, которую я обязательно начну по возвращении из армии, теснились в моей груди.

Большой и разнообразный опыт вынес я из солдатских будней, но самым главным было открытие истинной опоры в жизни, опоры нравственности и добра, а не ложных и предательских форм выживания за счет ближних. Знания эти были оплачены соленым солдатским потом. Горький опыт показал мне на деле, что плод греха — неправда, вкус его — преступление, зрение его — слепота, а состояние — полное отчаяние души. Вкушающие ядовитый плод греха не могут видеть красоту неба и земли, не слышат чистого голоса лесов и полей и не чувствуют свежего аромата луговых трав и цветов. Им недоступно очарование неоглядных морских просторов, а еще больше, и это самое трагичное, — им недоступны таинственные просторы человеческой души, живущей Богом. Ибо они не ведают благодати и не имеют сил к духовным изменениям, происходящим на основе опыта жизни в добре и нравственности, которые невозможны без Христа. Но отыскать Христа в повседневной жизни оказалось очень непросто, для этого понадобилось не несколько лет, понадобилась вся жизнь, чтобы душа пришла в себя и возжаждала духовного роста и постижения Бога.

Истина не может быть чьей-то собственностью и это — единственное богатство, которое никто не может отнять у человека, возлюбившего ее. Намеревающийся удержать истину лишь для себя одного, далеко отпадает от нее, уносимый ветром тщеславия и мутными водами лжи, ибо говорящий ложь говорит свое, желая извлечь свою корысть. Мужество смирения далеко отстоит от дерзости гордыни, хотя они бывают внешне схожи, но первое рождается из благодати духовного возрастания, а вторая — от спеси мирского знания и самообольщения грехом. Тот, кто избежал греха, любит Бога за то, что Он сохранил его от зла. Но тот, кто впал в грех и вышел из него, любит Бога еще больше за исцеление от греха, за дарование ненависти ко греху и совершенного неприятия зла.

Встречи и прощания — это начало и завершение полученного нами жизненного урока, а также начало и завершение неподкупного Божественного экзамена. Самым незабываемым в ту последнюю весну нашей службы для всех нас был волнующий марш «Прощание славянки», который всякий раз играл духовой оркестр увольняющимся солдатам и сержантам. Под этот вдохновенный марш я провожал домой друга-поэта. Вскоре моя служба также закончилась этой трогательной мелодией. Я прощался с ласковым крымским побережьем, с полюбившимися мне людьми, в которых мне довелось увидеть свет добра, свет чистых и неиспорченных злом душ.

К этому спасительному свету я решил пробиваться сколько хватит сил. Вместе с этим во мне произошло еще одно удивительное изменение. Наконец я перестал считать окружающий меня мир друзей и товарищей главным и определяющим критерием в своей жизни, когда только их воззрения и увлечения являлись для меня безусловной истиной, а слова самых близких и дорогих мне людей — матери и отца — казались устаревшими и совсем не соответствующими ни нашим представлениям о жизни, ни нашим увлечениям. Через все эти заблуждения незаметно в душе сформировалось новое истинное понимание, что никого дороже и ближе матери и отца у меня никогда не было и не будет, и именно их жизненный опыт и понимание есть мое исконное наследие и главное богатство в жизни.