Читать онлайн «Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов». Страница 33

Так мы и цитировали друг другу часов пять, а утром оказалось, что у Н. разбиты очки, а у меня побаливает плечо.

Е. вывинтила мне ухо, думая, что я, как обычно, во всем виноват, но Н. утверждал, что это было не так. Сидя на верхней полке в купе, он возносил руки вверх, громогласно твердил о моей чистоте и близоруко подносил железнодорожные билеты к самому носу.

Когда на станции «Владиславовка» мы сели в поезд Керчь – Москва, Н. на мобильный телефон позвонила Лиля Федоровна Ж. и сообщила, что хотела бы приобрести пятьсот журналов «Современная поэзия» за бюджетные деньги для региональных библиотек.

Услышав это, Н. зарычал, как медведь, и бросился мне на шею, а Е. порылась в своем рюкзаке и достала бутылку коктебельского алиготе, чтобы отметить небывалый успех на ниве издания поэтических текстов наших соотечественников.

Мы открыли бутылку и наполнили бокалы, но в районе Джанкоя в наше купе постучали и вошли два суровых работника железнодорожной милиции, чтобы проверить наше поведение под воздействием алкоголя, ибо распитие спиртных напитков на украинских дорогах запрещено.

Изъяв документы у Е. (гражданки Беларуси) и покопавшись в паспорте Н. (выросшего в подмосковном городе Дзержинске), они перешли к моему паспорту под нескончаемый щебет Е. о наших героических усилиях в области поэтического самопожертвования.

В конце концов маленький с оттопыренными ушами, ткнув пальцем в строку паспорта с моей фамилией, произнес:

– Ваша фамилия Харченко?

– Да, – ответил я и заискивающе задергался.

– Вы родились в поселке Холмском Краматорского района Харьковской области в 1971 году?

– Да – я еще больше скукожился и закивал.

– Пойдем, Петро. Цэ наши гарны хлопци, – сообщил маленький с оттопыренными ушами своему напарнику и хлопнул меня по плечу.

Впервые в жизни я получил преимущества от того, что являюсь русским украинского происхождения, забывшим язык, но сохранившим фамилию!

Когда я умру, меня положат в гроб и понесут на кладбище. Соберутся вместе все родственнички, а также жены настоящие и бывшие с детьми рожденными и не рожденными. Придут друзья по школе и университетам, соратники по писательскому делу, скромное количество читателей моих гениальных нетленок и огромное число жежешных френдов.

Все станут рыдать и говорить про меня хорошие вещи: каким я был талантливым, каким я был веселым, каким я был скромным, каким я был отзывчивым и каким я был добрым.

Тогда я воспарю из гроба и скажу: «Что же вы меня пи**ры при жизни-то не хвалили и не ценили?»

Настоящие дворники работают только поздней весной и летом, когда нет рыжей осенней листвы и снегопадов, чтобы не собирать листья в черные полиэтиленовые мешки и не долбить тяжелыми ломами лед толщиной в ладонь.

Все другое время дворники спят в каптерках, курят гашиш, пьют водку и рисуют белой масляной краской по красному полотну плакаты: «Слава Октябрю!», «Привет, Пасха Господня!» или «С Новым годом, дорогие товарищи!».

Когда я работал дворником в оранжевой жилетке с надписью «Московское городское хозяйствование», случилось мне нарисовать плакат на бильярдном столе в комнате отдыха, и яркие несмываемые буквы через ткань навсегда въелись в зеленое покрытие прямо через середину наискосок.

Теперь веселые плотники и столяры, приходя в обеденный перерыв покатать лакированными киями белые пластмассовые шары, читают: «С шестидесятилетием, генеральный директор Кожухов Василий Семенович» – и смачно плюют сквозь зубы на мраморный пол.

Когда я, будучи студентом, приходил к грузину Дато торговать на Измайловский рынок, меня поражала расцветка товара.

У нас были обтягивающие кофты из синтетики с круглыми вырезами и длинными рукавами цвета «жареного лосося», хлопковые маечки до талии на тонких лямочках цвета «кошачье нёбо», прозрачные ветровки с воротом из более плотной ткани, который спускается до плеч и красиво драпируется, цвета «белок крутого яйца» и узкие джинсовые юбки до колен с низкой талией цвета «волны Черного моря в час отлива».

Дато требовал, чтобы я точно все рассказывал о товаре покупателям, а я часто путал тона и полутона, за что он меня называл дистрофиком, дальтоником и громко ругал по-грузински, грозя навсегда прервать отношения.

Когда кошка у деда лезла на стол за колбасой, он бил ее железной ложкой по лбу. Но кошка никак не унималась и все лезла и лезла, а дед ее все бил и бил.

Когда мой кот лезет на стол за колбасой, я тоже высоко поднимаю железную ложку, но по лбу не бью, а громко кричу: «Пошел вон, дурак!»

Надо признать, что методы деда более действенные, а мои более гуманные.

Я нашел бомжа на помойке, где он промышлял сдачей цветного металла. Я подозвал его и предложил жить у меня за еду и делать всю работу: готовить, стирать, окучивать картошку на даче и строить дом. Бомж к тому же был крепкий и большого роста, и поэтому, когда я его отмыл и откормил, с ним можно было появляться везде как с охраной. Он не отходил от меня ни на шаг, а мужики прозвали его Сынок. У Сынка было что-то с головой, поэтому за него думал я, а он как-то раз отбил меня от малолетних отморозков.

Если бы он попал ко мне раньше, то его бы из родной квартиры не вышвырнули. А так после смерти родителей явились ребята и попросили что-то подписать, и вмиг Сынок в шестнадцать лет превратился в бомжа.

Сынок прожил у меня два года, и за это время его полюбили все: жена (он хорошо готовил), дети (любил с ними играть) и собака, которую он выгуливал. В 2000 году его вместе с моим старшим сыном Николаем забрали в армию. Они прошли рядышком учебку и попали в одно отделение в Чечню.

Когда из Чечни к нам пришел цинковый гроб, мы некоторое время не могли понять, чей он – гроб, родного дитяти или Сынка. Потом подошли документы. Оказалось, что Николая.

Когда же вернулся Сынок, он рассказал, что отделение попало в засаду и кому-то нужно было прикрывать отход. Вызвался Сынок, но Коля дернул его за руку и сказал, что тот всех и так всю жизнь прикрывает.

У нас во дворе конторы под остатками лестниц и строительным мусором живут кот и кошка, уже два-три месяца. Кошка черная, а кот драный и грязный. Когда они по внутреннему двору проходят мимо крутых «мерседесов», «БМВ», охранников и сотрудников, выглядит это комично. Словно маленькие звериные бомжики проникли в царство капиталистического хозяйствования.

Их не выкидывают, потому что они не при парадном подъезде и вкладчики их не видят, а раз не видят – то чего трогать? На руки они не идут: кот один раз поцарапал инкассатора, а кошка сразу убегает. Пьют они дождевую воду с крышки канализационного люка, а питаются у санитаров в психбольнице Сербского, что через стену с колючей проволокой.

Неделю назад кот исчез, а кошка оказалась беременной и родила одного котенка, а остальные умерли. Я курил, смотрел на нее и думал, что было бы хорошо написать, как злые охранники по приказу злобного президента банка изничтожают все семейство, но потом понял, что это про Муму и уже написано, и очень обрадовался этому.

У одной женщины был муж, который любил томатный сок. За один вечер он выпивал литр сока, и жена выпивала литр сока, и так продолжалось пятьдесят лет. Когда он стал умирать в семьдесят пять лет, жена призналась ему, что с детства ненавидит томатный сок.

Одна женщина курила с четырнадцати лет, и все у нее не ладилось с мужчинами. То был молодой любовник, то старый любовник, но всем она говорила, что ни за что не бросит курить. Но когда она в тридцать девять лет вышла замуж, муж попросил ее бросить курить, и она курить бросила.

Мне один известный писатель говорил, чтобы я не сочинял про бога, потому что поймут единицы, а слава и признание если и придут, то только после смерти. Поэтому я пишу про комодных слоников, розовые шторочки и стиральную машину «Вятка-автомат».

Наваляю, сижу и думаю: «Удалось или не удалось, затронул ли высшие материи или не затронул?» Если задел, то все черкаю карандашом, а если нет – то радостно повизгиваю и жду признания.

Мой друг поэт Сеня пил, матерился, совершал многие глупости, о которых не жалел, а иногда баловался травой и героином. На своих выступлениях он собирал многотысячные залы последователей, которые делали все то же самое, но под музыку и ритмическое бормотание стихов. Толпы кричали: «Сеня, Сеня!», а он хлопал ладонью по достоинству и орал: «Вы слышите меня, бандерлоги?» Бандерлоги кидали бутылки и радостно ревели.