Читать онлайн «Третья мировая война. Какой она будет». Страница 34

Китай превосходит в защите отчасти потому, что имеет возможности отключить страну от всего остального киберпространства. У США, напротив, не ни подобных проектов, ни возможностей, поскольку интернет-соединения находятся в частном владении и управляются в частном порядке. Китай может ограничить использование киберпространства в случае кризиса, отключив второстепенных пользователей. США не могут. Северная Корея получает больше всего баллов по графам «Защита» и «Независимость». Ей проще всего отключить свои немногочисленные сети от киберпространства. Более того, лишь несколько систем этой страны зависят от киберпространства, так что любая крупная кибератака на Северную Корею не нанесет практически никакого вреда. Помните, что киберзависимость — это не процент домов с широкополосным доступом в Интернет или количество смартфонов на душу населения, это степень зависимости критических инфраструктур (электросети, железных дорог, трубопроводов, логистических цепочек) от Сети. Если рассматривать защиту и независимость в совокупности, многие страны значительно опережают Соединенные Штаты. Их способность выжить в кибервойне и обойтись малыми потерями и создает брешь в киберобороне США. Они способны начать кибервойну и причинить нам огромный ущерб и в то же время сами практически не пострадают от ответных действий США в киберпространстве. В силу существования бреши в киберобороне мысль о нападении на США для некоторых стран может оказаться весьма привлекательной. Задача ликвидировать эту брешь должна стать приоритетной для американских кибервоинов. Развивая только наступательные возможности, мы от нее не избавимся. На нынешнем этапе невозможно сократить и нашу зависимость от сетевых систем. Поэтому единственный способ увеличить наш общий кибервоенный потенциал — усовершенствовать защиту. Давайте посмотрим, как это можно сделать.

Военные теоретики и государственные деятели, начиная с Сунь Цзы и заканчивая фон Клаузевицем и Германом Каном, на протяжении столетий определяли и переопределяли военную стратегию по-разному, но, как правило, соглашались в одном—она включает в себя цели, средства (широко трактуемые), ограничения (иногда устанавливаемые) и, возможно, последовательность действий. Короче говоря, военная стратегия — это комплексная теория о том, что мы хотим делать и как. Отчасти по требованию конгресса Соединенных Штатов периодически открыто публиковали Стратегию национальной безопасности и Национальную военную стратегию. Вооруженные силы США имеют множество субстратегий, в числе которых можно упомянуть морскую стратегию, стратегию подавления восстаний, ядерную стратегию. Американское правительство публикует стратегии, которые связаны с военными опосредованно, — это стратегии контроля за нелегальным оборотом наркотиков, борьба с терроризмом и распространением оружия массового поражения. Ах, да, еще есть Национальная стратегия по безопасности киберпространства, появившаяся в 2003 году, но только она недоступна общественности. Поскольку у нас нет стратегии кибервойны, нет у нас и комплексной теории о том, как решать ее важнейшие задачи. Чтобы доказать это, давайте перечислим двадцать вопросов и посмотрим, найдутся ли ответы даже на самые очевидные из них.

— Что мы будем делать, если обнаружим, что в результате кибератаки вся западная часть Соединенных Штатов осталась без электричества?

— Наступление кибервойны для нас выгодно или оно ставит нас в неблагоприятные условия?

— Намерены ли мы использовать кибероружие только в ответ на его применение против нас?

— Будем ли мы прибегать к кибероружию в малых и больших конфликтах? Станем ли мы использовать его на ранних этапах, поскольку оно дает нам исключительные преимущества в достижении наших целей — позволяет, к примеру, быстро завершить конфликт?

— Нужны ли нам планы и возможности ведения «автономной» кибервойны против другого государства? Будем ли мы сражаться в киберпространстве, когда не ведем боевых действий в реальном мире?

— Считаем ли мы киберпространство местом (наряду с морем, воздушным пространством или космосом), где мы должны иметь военное превосходство и в котором будем проводить военные операции одновременно с действиями в других сферах?

— Насколько верно мы должны идентифицировать, кто атаковал нас в киберпространстве, прежде чем реагировать? Какие стандарты мы будем использовать для идентификации нападающих?

— Будем ли мы скрывать, что провели кибератаку?

— Станем ли мы в мирное время внедряться в сети других государств? Если да, должны ли существовать какие-либо ограничения?

— Как мы будем действовать, если обнаружим, что другие страны проникли в наши сети в мирное время? А что, если они оставят логические бомбы в сетях нашей инфраструктуры?

— Намерены ли мы использовать кибероружие в основном против военных объектов? Что мы вкладываем в понятие «военные объекты»?

— Насколько важно избегать сопутствующих потерь, используя кибероружие? Как может такой подход ограничить применение кибероружия?

— Если мы подверглись кибератаке, при каких обстоятельствах мы можем или должны применять в ответ наступательное вооружение? Должен ли ответ на этот вопрос быть заранее известен?

— Каких целей мы хотим достичь с помощью кибероружия в рамках кибервойны или в сочетании с военными действиями?

— Нужна ли точная граница между миром и кибервойной или в наших интересах размыть эту линию?

— Станем ли мы участвовать в кибервойне в союзе с другими странами, помогая защищать их киберпространство и делясь кибероружием, тактикой, целями?

— На каком уровне должны приниматься окончательные решения по вопросам использования кибероружия, его выбора, утверждения целей?

— Есть ли определенные типы целей, которые, по нашему мнению, нельзя атаковать с помощью кибероружия? Станем ли мы все. же атаковать, если аналогичные американские объекты подвергнутся атаке кибероружием?

— Как мы будем объявлять о наших намерениях относительно использования кибероружия в мирное время и в эпоху кризиса? Существуют ли способы использовать кибер-оружие для устрашения противника?

— Если противник успешно проводит широкое наступление на наши военные объекты или экономическую инфраструктуру, как это должно влиять на наши военные и политические стратегии?

Можно ли найти ответы на эти вопросы в официальных документах, протоколах заседаний конгресса, правительственных выступлениях? Мне не удалось. Справедливости ради стоит сказать, что это непростые вопросы, чем отчасти и объясняется, почему они до сих пор не переросли в стратегию. Ответы на них зависят от опыта отвечающего, меры его ответственности, а также от вытекающих из этих факторов последствий. Любой генерал хотел бы иметь возможность щелкнуть тумблером и отключить силы противника, особенно если знает, что тот не сможет ответить. Современные генералы, однако же, знают, что вооруженные силы — это один из многих инструментов государства, и об успехе военных судят не по тому, какой урон они нанесли противнику, а по тому, как они сумели защитить и поддержать всю остальную страну, включая ее фундамент — экономику. Военные и дипломаты уяснили из опыта прошлых лет, что существует тонкая грань между заблаговременной подготовкой к обороне и провокационными действиями, которые могут повысить вероятность конфликта. Таким образом, создать кибервоенную стратегию не значит воспользоваться новым типом оружия, как сделали американские военные, сбросив ядерную бомбу на Хиросиму.

После Хиросимы потребовалось полтора десятилетия для того, чтобы разработать и принять комплексную стратегию применения, а точнее — неприменения ядерного оружия. В первые годы атомной эпохи несколько раз едва не начиналась война. Ядерная стратегия, которая в конце концов была принята, существенно снизила этот риск. В данной главе мы не раз будем возвращаться к ядерной стратегии. Огромная разница между ядерным и кибероружием очевидна, но некоторые концепции, найденные в ходе разработки ядерной стратегии, применимы и сейчас, другие — нет. Тем не менее, рассматривая события 1950–1960-х годов, мы кое-что узнаем о том, как можно разрабатывать комплексную стратегию использования нового типа оружия. Кроме того, некоторые концепции мы можем взять и адаптировать для систематизации кибер-военой стратегии.

В начале книги я спросил, что для нас лучше — мир с кибер-оружием и кибер-войной или идеальная вселенная, в которой подобного никогда не существовало? Последующие главы показали, по крайней мере мне, что в положении Соединенных Штатов появились новые уязвимые места по сравнению с другими странами, также обладающими кибер-потенциалом. На самом деле мы больше зависим от контролируемых компьютерами систем, но при этом до сих пор не сумели создать национальную кибер-оборону, а значит, более уязвимы в кибер-войне, чем Россия и Китай. Соединенные Штаты рискуют гораздо больше, чем Северная Корея, не имеющая такой тесной связи с Интернетом. Мы уязвимы перед странами и организациями, у которых отсутствует кибер-потенциал, но есть средства, чтобы нанять команду очень талантливых хакеров. А если проанализировать, к примеру, как могла бы развиваться кибер-война между США и Китаем? Наше наступательное кибер-оружие, возможно, лучше, но тот факт, что мы способны вывести из строя китайскую систему противовоздушной обороны, едва ли послужит утешением американцам, если вдруг Народно-освободительная армия оставит наши города без электричества на целые недели, закроет финансовые рынки, исказив их данные, создаст повсеместный дефицит, испортив логистические системы американских железных дорог. Несмотря на то что Китай — вполне передовая страна, немалая часть его инфраструктуры до сих пор не зависит от компьютерных сетей, контролируемых из кибер-пространства. Китайское правительство может меньше беспокоиться по поводу временных неудобств, которые могут выпасть на долю его граждан.