Читать онлайн «Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)». Страница 53

Пушкин неоднократно и всегда одобрительно отзывался о "школе московских литераторов", которая "основалась под влиянием немецкой философии".

Поэт полагал, и, как оказалось потом, совершенно справедливо, что немецкая философия окажет на русскую интеллигенцию более благотворное влияние, чем французская. Вот только в характере этого влияния он намеренно, по цензурным соображениям, или ненамеренно "заблуждался", заявляя от имени благонадежного и верноподданного путешественника из Москвы в Петербург: "Философия немецкая, которая нашла в Москве, может быть, слишком много молодых последователей, кажется, начинает уступать духу более практическому. Тем не менее влияние ее было благотворно: оно спасло нашу молодежь от холодного скептицизма французской философии и удалило ее от упоительных и вредных мечтаний, которые имели столь ужасное влияние на лучший цвет предшествовавшего поколения!"

Да, немецкая философия спасла русскую молодежь от холодного скептицизма, но приобщила таких людей, как Герцен, к диалектике как алгебре революции.

Если Пушкин не разглядел "взрывного" характера диалектики немецкой классической философии, то он удивительно верно постиг значение ее для развития естественных наук, увязших в ползучем эмпиризме. "Мы не принадлежим к числу подобострастных поклонников нашего века, - писал поэт-мыслитель в 1836 году, - но должны признаться, что науки сделали шаг вперед. Умствования великих европейских мыслителей не были тщетны и для нас. Теория наук освободилась от эмпиризма, возымела вид более общий, оказала более стремления к единству. Германская философия (тут Пушкин повторяет свою излюбленную мысль. - Г. В.), особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей, и хотя говорили они языком мало понятным для непосвященных, но тем не менее их влияние было благотворно и час от часу становится более ощутительно".

Этот вывод Пушкина очень скоро полностью подтвердился.

Рядом с трудами историков и философов в библиотеке Пушкина - труды экономистов. Так же, как Онегин, Пушкин "читал Адама Смита", знаком он был и с работами Сисмонди, Сея, с экономическими работами Николая Тургенева и Михаила Орлова.

У него сложился самостоятельный и трезвый взгляд на политэконома ческие проблемы. На искушенность Пушкина в этих вопросах впервые обратили внимание Маркс и Энгельс, едва познакомившись с "Евгением Онегиным" в подлиннике. "В поэме Пушкина, - писал Маркс, - отец героя никак не может понять, что товар - деньги. Но что деньги - товар, это русские поняли уже давно..." (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, с. 158).

Энгельс в письме к русскому экономисту Н. Ф. Даниельсону противопоставляет прозорливость Пушкина в экономических вопросах ошибочным суждениям классика политической экономии Адама Смита: "Когда мы изучаем реальные экономические отношения в различных странах и на различных ступенях цивилизации, то какими удивительно ошибочными и недостаточными кажутся нам рационалистические обобщения XVIII века - например, доброго старого Адама Смита, который принимал условия, господствовавшие в Эдинбурге и в окрестных шотландских графствах, за нормальные для целой вселенной! Впрочем, Пушкин, уже знал это

...и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет.

Отец понять его не мог

И земли отдавал в залог".

Пушкин имел более, ясное представление о некоторых сложнейших экономических вопросах не только по сравнению с учеными XVIII века, но и по сравнению со своими современниками. Так, он совершенно прав в критике ряда положений книги М. Ф. Орлова "О государственном кредите", в частности в том, что "никто не изобретал кредита", что "он проистекает сам собою, как условие, как сношение". Иначе говоря, Пушкин рассматривает кредит как объективное экономическое отношение. Прав он и в том, что налог вовсе не слеп и не "падает без разбора на все состояния", как утверждал Орлов, а преимущественно затрагивает интересы одного какого-либо слоя населения.

Знал бы Маркс об этих соображениях Пушкина, он, по-видимому, отметил бы это в примечаниях к "Капиталу"!

Глубокие познания в истории, философии, политической экономии позволяли Пушкину легко разбираться в событиях международной политической жизни. Видеть их смысл, их направленность, их возможный ход развития.

Осведомленность поэта в международной политике поражала современников. Адаму Мицкевичу при встречах и беседах с Пушкиным казалось, что тот только что прибыл с прений в европейских парламентах. "Когда говорил он (Пушкин. - Г. В.) о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений"4.

А. О. Смирнова-Россет в шутку называла поэта "министром иностранных дел на русском Парнасе".

И в самом деле, в суждениях Пушкина о политических событиях и политических деятелях своего времени виден человек большого государственного ума и, как ни странно, - трезвый и практичный политик. Перспектива самому влиять на государственные дела была для него одно время притягательной. Он, однако, быстро разуверился в возможности влиять на политику Николая своими советами.

Пушкин интересовался самыми неожиданными областями знания. Так, известный египтолог и дешифровщик иероглифов И. А. Гульянов, разговорясь с Пушкиным у Нащокина, не мог надивиться его познаниями в археологии и языковедении. В бумагах ученого сохранился рисунок пирамиды, под которым имеется надпись по-французски: "Начертанная поэтом Александром Пушкиным во время разговора, который я имел с ним сегодня утром о моих трудах вообще и об иероглифических знаках в частности.

(Москва, 13/25 декабря 1831 г.)"47.

Магистра философии и латиниста С. С. Мальцева Пушкин как-то застал за изучением Марциала. Мальцев с огорчением посетовал, что "вот никак не удается проникнуть в смысл одного текста. Пушкин тотчас же прочел и объяснил ему это место, да так, что он не мог надивиться верности и меткости его заметок"37.

Однажды в Московском университете в присутствии студентов разгорелся жаркий спор между Пушкиным и профессором М. Т. Каченовским о подлинности "Слова о полку Игореве". Подлинность эта тогда многими оспаривалась, Пушкин же горячо ее защищал и, как потом подтвердилось, оказался совершенно прав.

В бумагах поэта сохранились свидетельства его разносторонних увлечений и интересов: материалы по соколиной охоте, о русских песнях, "Путешествие в Сибирь" Шаппа Д'Отроша, о жизни американских индейцев, материалы по истории освоения Камчатки и о нравах и обычаях камчадалов. Он тщательно изучает, конспектирует книгу академика С. П. Крашенинникова "Описание земли Камчатки" и собирается писать статью на эту тему.

Известно, что поэт в 1829 году намеревался отправиться с научной экспедицией и с посольством в Сибирь и Китай и деятельно, увлеченно готовился к этой поездке:

Поедом, я готов; куда бы вы, друзья,

Куда 6 ни вздумали, готов за вами я

Повсюду следовать, надменной убегая:

К подножию ль стены далекого Китая,

В кипящий ли Париж...

Разрешения на эту поездку он от Николая не получил. А жаль - экспедиция обещала быть интересной! В ее составе находились люди незаурядные: барон Шиллинг и китаевед Н. Я. Бичурин (отец Иакинф).

С ними Пушкин уже давно водил компанию. М. П. Погодин вспоминал, что у В. Ф. Одоевского - сказочника, автора фантастических повестей, алхимика, мистика, философа и музыкального критика, у этого экзотического человека "сходились веселый Пушкин и отец Иакинф (Бичурин)

с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник... Шиллинг, возвратившийся из Сибири"45.

Пушкин и китаеведение! Известно, что еще в Одессе и Михайловском поэт читал статьи о жизни Бичурина и о его исследованиях по истории Китая. Познакомившись с Пушкиным лично в конце 20-х годов, Бичурин "в знак истинного уважения" дарит ему свои книги "Описание Тибета в нынешнем его состоянии" и "Сань-Цзы-Цзинь, или Троесловие".

Что касается Шиллинга, то с ним поэт был знаком еще с 1818 года.

После возвращения Пушкина из ссылки дружеские отношения возобновились и окрепли.

Барон Петр Львович Шиллинг - один из самых замечательных и разносторонних умов России того времени. Ученый-востоковед, членкорреспондент Академии наук по разряду литературы и древностей Востока, организатор первой в России литографии, механик и инженер, изобретатель электромагнитного телеграфа и в то же время блестящий знаток и ценитель "изящной словесности", друг Батюшкова, Мицкевича, Жуковского и, конечно, Пушкина.

Барон обладал талантом мистификатора и слыл в светских кругах чуть ли не за графа Калиостро. Один из современников так описывал Шиллинга. Он и "чиновник нашего министерства иностранных дел... и говорит, что знает по-китайски, что весьма легко, ибо никто в этом ему противоречить не может, кроме отца Иакинфия", он "играет в шахматы две партии вдруг, не глядя на шахматную доску, и обоих противников в один и тот же момент побеждает", он "сочинил для министерства такой тайный алфавит, то есть так называемый шифр, что даже австрийский, так искусный тайный кабинет, и через полвека не успеет прочесть!". Кроме того, он "выдумал способ в угодном расстоянии посредством электрицитета произвести искру для зажжения мин". "В-шестых - что весьма мало известно, ибо никто не есть пророк в своей земли, барон Шиллинг изобрел новый образ телеграфа"45.