Читать онлайн «Политика & Эстетика. Коллективная монография». Страница 43

Для того чтобы такой ответ стал возможен, для того чтобы возможным стало концептуально невозможное, необходимо сменить регистр и совершенно отстраниться от закона и насилия. Только насилие, которое может отвлечься от закона, можно называть революционным (божественным, абсолютным, чистым, суверенным и т. п.). Такое четкое разделение являет собой условие обнаружения нового, внеправового пространства (и времени). В заметке, то есть в своей первой реакции на текст Форверка – а значит, за несколько месяцев до «Критики», – Беньямин восстает против насилия закона, иными словами, против «усиленного стремления закона к собственному осуществлению» («intensive Verwirklichungstendenz des Rechts»). Его намерение состоит в том, чтобы ограничить стремление и нетерпение закона в деле завоевания «мира». Кажется, что такая сдержанность в отношении закона являет собой введение к чему‐то иному.

От насильственного ритма нетерпения [Um den gewalttätigen Rhythmus der Ungeduld], в рамках которого закон существует и обретает свое временное измерение, к противоположному правильному <?> ритму ожидания [Rhythmus der Erwartung], в рамках которого разворачивается мессианское событие [in welchem das messianische Geschehen verläuft]378.

Вопросительный знак после прилагательного «правильному» (guten) – более позднее вмешательство Беньямина, представляющее мотив данной фразы. Речь здесь идет не только о скрытой нерешительности или об отсрочке, которую дает себе Беньямин в ожидании более точного эпитета, но и о такой же неуверенности перед лицом события, рассматриваемого как последнее и божественное. Вопросительный знак одновременно уничтожает и не уничтожает пределы предсказуемости события, разворачивающегося уже сейчас379 и одновременно постоянно откладывающегося (die Verzögerung). Мессианское событие380 – как событие, призванное прервать (и прерывающее) насилие закона, как последнее насилие, устраняющее всякое будущее насилие, – определяет и структурирует ожидание (Erwartung). Лишь ожидание сделает реальным совершенно невозможное.

5. Прочтение Беньямином статьи Форверка и его очевидное сопротивление насилию закона приводит нас к последней – и наиболее важной – группе текстов и свидетельств, «составляющих» «Критику насилия». Это бесконечный и сложный «текст», описывающий дружбу Беньямина и Шолема; даже и сегодня его все еще невозможно восстановить. Здесь я имею в виду не столько трудности, связанные с выявлением всех следов, оставленных Шолемом и «отношениями Беньямина и Шолема» в тексте Беньямина381, сколько абсолютно таинственное и неопределенное отношение Шолема к архивам. Дабы ограничить круг интересов текстом Беньямина и «божественным насилием», мы оставляем в стороне некоторые вопросы, несводимые к конкретным случаям Шолема, Адорно или Бубера: так мы не вызовем более значительных подозрений относительно «использования» архивов и «манипулирования» ими в XX веке. Мы полагаем, что упоминание Беньямином Корея и его соратников стало бы значительно более понятным, если бы, к примеру, было «найдено» письмо Шолема, на которое ссылается Беньямин 4 августа 1921 года382. Если бы «Дневники» и «Переписка» Шолема за 1918–1922 годы были доступны широкой публике, стало бы гораздо проще тематизировать намерения Беньямина. То же верно и для восприятия Беньяминова текста. Насколько иным стал бы, к примеру, текст «Критики насилия», если бы мы понимали, что держим в руках толкование мыслей Ханны Арендт – подруги Беньямина и величайшего философа насилия прошедшего столетия.

У истоков Беньяминовой аналогии, включенной в название моего текста, могут стоять три текста, или же три опыта Беньямина в качестве читателя и современника послевоенной Германии:

a. Роман Германа Бара «Злое племя» («Die Rotte Korahs») 1919 года издания, рассказывающий о судьбе австрийского барона, который неожиданно узнает, что является сыном и наследником отвратительного еврея, сделавшего в войну состояние. Проводимое Баром исследование противостояния – по расовому вопросу – крови и среды, то есть биологии и культуры, а также связи закона и денег, нравственности и испорченности, и, наконец, его истеричный антисемитизм и парадоксальная вера в возрождение евреев – вот элементы, которые, безусловно, привлекли внимание Беньямина383.

b. У Канта, которого он увлеченно читал в течение многих лет, Беньямин мог обратить внимание на ключевой фрагмент книги «Религия в пределах только разума». Во втором издании книги (1794) Кант несколько дополняет свою обычную идею: «человеку следует выйти [herausgehen soll], дабы войти (в некоторое политическое и гражданское состояние [um in einen politisch-bürgerlichen zu treten])»384. Во второй фразе этого абзаца появляется плеоназм, усиливающий образ старания: «естественный человек должен стараться выйти» (в первом издании использована личная форма «старается», не инфинитив) – «der natürliche Mensch… herauszukommen sich befleissigen soll». Далее в этой фразе появляется некоторая поспешность: человек «должен стараться выйти как можно раньше» – «so bald wie möglich herauszukommen sich befleissigen soll». В следующем абзаце Кант утверждает, что человек не может «выйти в одиночестве», ибо эта задача касается как всего рода человеческого, так и отдельных лиц (eine Vereinigung derselben in ein Ganzes); если быть точным, такая задача «требует единения [Vollkommenheit] …присутствия системы людей [System wohlgesinnter Menschen]…целой совокупности»385. Эта великая обязанность (Pflicht) «выхода», отличная от всех прочих, предполагает два условия, которые Кант здесь же и называет: с одной стороны, она «требует допустить представление “о некоем высшем нравственном существе”»386, даже представление о Боге (что позволит Канту назвать сообщество людей, сумевших «выйти», «Божьим народом»); с другой стороны, она предполагает наличие другой идеи, противопоставленной первой, а в особенности и предыдущей общности: наличие «представления о банде злых помыслов».

Такому Божьему народу можно противопоставить представление о банде злых помыслов [die Idee einer Rotte des bösen Princips entgegensetzen], объединяющей [Vereinigung] тех, кто, оказавшись на ее стороне, распространяет зло [zur Ausbreitung des Bösen], и для которой важно не позволить образоваться противоположному сообществу [jene Vereinigung nicht zu Stande kommen zu lassen], пусть даже здесь принцип, борющийся с праведными намерениями, находится также и внутри нас самих и представлен лишь фигурально, как внешняя мощь [in uns selbst liegt und nur bildlich als äußere Macht vorgestellt wird]387.

c. Семинар Голдберга и встречи Беньямина с представителями его окружения (выше мы уже упоминали Унгера и Баумгардта, к которым Шолем испытывал особую неприязнь) могли стать для Беньямина самым важным стимулом в его размышлениях о жертве, крови и насилии в связи с Кореем. В настоящий момент единственным аргументом в пользу этого предположения могут стать длинные отрывки из книги Голдберга, вышедшей в 1925 году388. В мятеже Корея (который он называет Korah-Aufstand, а также Korah-Unternehmen – предприятие Корея) Оскар Голдберг видит угрозу метафизическому ядру (metaphysischen Zentrums). Реакция (Reaktion) на этот мятеж – по словам Голдберга, недоступная для понимания с «теологической» точки зрения – подобна реакции тела при ранении одного из его основных органов (wenn ein lebenswichtiges Organ emfindlich angegriffen wird)389.

Эти три гипотетических источника Беньяминовой аналогии неравнозначны и принадлежат к различным текстовым режимам. Однако, если оставить в стороне мрачную аллегорию Германа Бара, мы заметим, что и у Канта, и у Голдберга банда мятежников сокращена и сведена к небольшой «части», противостоящей «целому». «Часть» зла не может образовать единство или совокупность, которые сумели бы продолжить свое существование в противопоставлении. Иными словами, «часть» не может существовать как часть внутри целого: в этом случае реакция целого ужасна, а уничтожение восставших – необходимо. Интересно наблюдать за тем, как и у Канта, и у Голдберга такой «злой помысел» интериоризуется и предстает в образном виде: у Канта – как часть «нас самих», «внутри нас»; у Голдберга – как агрессия частей нашего организма или тела.

Теперь мы снова процитируем текст Беньямина:

Как на всех уровнях Бог являет собой антитезу мифа, так и мифологическому насилию противопоставлено насилие божественное, радикально от него отличающееся. Мифологическое насилие устанавливает право [mythische Gewalt rechtsetzend], божественное насилие это право отменяет [die göttliche rechtsvernichtend]… Легенде Ниобы можно противопоставить наказание Корея и его соратников [Gewalt Gottes Gericht an der Rotte Korah gegenübertreten]. Оно настигает избранных, левитов [Es trifft Bevorrechtete, Leviten]; оно ранит без предупреждения, без угрозы, а затем уничтожает [trifft sie unangekündikt, ohne Drohung, schlagend und macht nicht Halt vor der Vernichtung].