Читать онлайн «Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3». Страница 67

Тема, овладевшая Ладинским, вернула русскому стиху прежде всего его эпическое достоинство. Уже давно, со времен, может быть, первого золотого века русской литературы, мы были лишены поэзии, столь свободной в выборе тем. Наилучшим образом поэт использовал положение эмигранта, которому на чужом берегу, как Одиссею на острове Калипсо, дана передышка, чтобы он мог всмотреться из своего далека в прошлое отчизны и сравнить ее с остальным миром, - а не его ли суждено познать изгнаннику, «постоянному в бедах». Ладинский - в поисках исторических аналогий катастрофы, постигшей Россию. Он упорно всматривается в русскую историю. Больше всего его привлекает петровский - екатерининский мир. Мир «зябкого Растрелли», в который «как бабочка» выпорхнула Россия из «атласной своей колыбели». Суворовские походы, «фантастические зимы» Петербурга, роковая фигура Блока, - без нее уже немыслимы последние годы «северной Пальмиры»... И наконец - судьба эмигранта:

Мысль его залетает дальше - в будущее, и он предвидит уже времена, когда после новых бурь, быть может,

Поэзия его в общем эпичнее и потому внешне богаче сосредоточенной лирики Смоленского. Но есть и у Ладинского строчки, в которых он перекликается с автором «тесной свободы» и «огромной тюрьмы»: –

Здесь всё - и «дубравный лист», и «небо полумира» - напоминает лучший век русской поэзии, и подлинно и захватывающе звучит заключительное «пора!».

Слыша эти новые голоса, исчезает страх перед испытаниями, раз они, эти испытания, очищенные и преображенные в творчестве, сами становятся творчеством - возвращаются в жизнь, получая свое двойное оправдание.

Так стихи лучше торжественных речей убеждают нас:

Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр.4-5.

Христианство прошло не водным, огненным крещением по древней Руси. Владимир или люди владимировы крестили огнем и кровью и до земли выжгли первобытную мудрость, первоначальное откровение Бога. Священная война - самое опустошительное и беспощадное дело.

Древнее должно было исчезнуть, но исчезало с трудом.

Удивительный, единственно сохранившийся, насквозь «языческий» памятник - «Слово о полку Игореве» - описывает события конца XII века и, значит, был написан через два столетия после владимирова крещения. Между тем, только в последней фразе (которая может быть и позднейшей припиской переписчика-христианина, и данью киевской «государственной» религии) упоминается о святой Богородице и христианах. Степи еще исповедовали старого бога.

Сравнить рассказ Слова с летописным: вся летопись писана библейским причитанием с призывами к Господу Богу моему. О тех же событиях: «В день святого воскресения наведе на мя Господь гнев свой, в радости место наведе на ны плач», «се возда ми Господь по беззаконию моему», «се же встав ужасен и трепетен и наклонился образу Божию и кресту честному, глаголя: Господи, сердцевидче! аще спасеши мя, Владыко, Ты недостойного и возмя на ся крест, икону...» В Слове же нигде в этих случаях Высшее вообще не упоминается, потому что древние боги ни в поход не благословляют, ни в бой не ведут. Кровь льет человек. Имя же Бога рассказчик произносит, лишь вспомнив о благоденствии, мирном занятии, мире.

«...вещий Бояне, Велесов внуче», «...погибашеть жизнь Дажьбога внука, в княжих крамолах веци человеком сократишася», «...Встала обида в силах Даждьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крилы на синем море, Дону плещучи, убуди жирьна времена».

И как это интимно-прекрасно: люди - внуки Божьи. Бог - Дед. Тут как бы установлена древнейшая кровность, божественное происхождение человека. Дед - не Праотец ли, и близость крови, уже какая-то семейственная пенатность («патриархальная») установлена. Дед - мудрый старейший член мировой семьи человечества. К Нему можно прийти со всякою скорбью и жалобой, за судом и утешением. Он - покрывающий, советующий в каждом мирном житейском и творческом деле. Обида междуусобицы, раздора порождает в памяти «жирьна времена», человек вспоминает, что он - внук Божий.

Эта постоянная степень родства от всех имен Божьих - Велесовы, Дажьбожьи, Стрибожьи внуки - как бы сливает их все в единое имя - Дед. Может быть, Велес, Дажьбог и т.д., как еврейские имена Господни, лишь оттенки свойств Единого Бога, «прилагательные», замещающие настоящее имя, которого у евреев нет (потому что Бог невысловим, неназываем), а у славян это настоящее имя и есть - Дед.

В летописи, впрочем, всё разрешено по «теории мифологии природы»: «Солнце, егоже нарицают Дажьбог». Но летописец и не мог иначе в своем правоверном отвращении к «поганству». Как и классические представители просвещенной науки прошлого века, он и не желал вникать в иноверную «варварскую» культуру. По той же теории «мифологии природы» и из древних первоначальных религий был сделан грубый «политеизм». Между тем, как раз в Слове отчетливо разграничены силы и явления природы от сил божественных (интересно, что то же разграничение и у позднего христианского автора: в слове Иоанна Златоуста среди обличительного материала: «приступиша ко идолам и начаша жрети молнии и грому, и солнцу, и луне, а друзии Перену (Перуну), Хоурсу (Хорсу)...»). Лишь в одном месте Слова ветры как бы «олицетворены», названы Стрибожьими внуками. Солнце здесь зато только солнце («солярная»-то теория!): «светлое и тресветлое сълнце, вьсем тепло и красно еси», «солньце светится на небесе, Игорь князь в русськой земли». Молнии, тучи - «астрономические», «метеорологические» явления - названы в Слове своими именами без следа догматической мистики: «чръныя тучя с моря идут... а в них трепещють синии млънии, быти грому великому итти дождю стрелами с Дону великаго» и т.д. Не бог и даже не от Бога, что было бы как раз характерно для библейского стиля - и, действительно, в летописном рассказе - «Игорь взглянул на небо, и видя солнце, стоящее подобно месяцу...: братья и дружина! тайны Божией никто не знает, а знамение точно так же, как и весь мир, от Бога сотворено...», тогда как в Слове те же слова Игоря переданы без упоминания о Боге, просто: «Братие и дружино! луче же пояту быти, неже полонену быти, възся-дем братия, на своя бързыя комони, да позьрим синяго Дону». Необычное зловещее «астрономическое» явление затмения солнца (если солнце - Бог) принято как раз совершенно без всякой мистики.

Изысканиями сравнительной лингвистики раскрыты санскритские корни имен древнерусских богов. И это какой-то истинно-сказочный сияющий ключ в царство света. Тут от каждого прикосновения всё начинает лучиться, источаться светом и каждый шаг погружает в какую-то солнечную пещь.

Каждой религии свойствен свой круг «имен» Бога. В призыве, в определении Бога раскрывается первоначальная психология видения (не видя, нельзя призывать, определять, Бога). Например, еврейские имена Господни свидетельствуют о чувстве превосходства Высшей силы над человеком, подавляющего, несоизмеримого превосходства. Начиная с того, что ведь слова, выражающего понятие Бог, в языке еврейского св. писания нет. Ему соответствовало бы тут Господь - Господин жизни и мира. Но Адонай (что и значит Господин всего) лишь одно из определений Бога, которыми еврей всюду заменяет наше Бог. Определений этих может быть множество. Беру для простоты перечень талмудического трактата Абот (девятый из IV отдела Мишны), где собраны гномические изречения - тут количество имен Господних сведено до десяти. («Абот рабби Нафана в обеих версиях», критический перевод Н. Переферковича. 1903. СПБ. II, 38). Это - Эл, собственно буквенное начертание алеф-ламед, выражающее идею недостойности (бессилия) языка человеческого назвать как бы то ни было Бога; Адон - Господин всего; Элоим - Судия; Ягве - Милующий; Эг’ие ашер Эг’ие - я был в прошедшем спасении - я буду в спасении будущем (Вечный); Ханнун - Не принимающий мзды; Эрех апаим - Долго терпящий; Рав-хесед - Многомилостивый; Шаддай - Для мира достаточно уже одного того, что Он царит над ним; Саваоф - Он управляет всеми воинствами своими.